Панна Эльжбета и гранит науки

Взялись мы за руки с женихом и вперед понеслись пуще прежнего. Что там с Квятковской стряслось – то не наша забота. Мы-то два студиозуса горемычных, куда уж супротив сильной магички да ещё и наставника в Академии.

?жели захотят профессора – сами проверят, что да как с нежитью. А нам не до геройствований – лишь бы ноги унести.

Как вырвались мы на свет белый, так на траву рядом и рухнули. В небо смотрим, на солнце любуемся, дышим тяжело. И, кажется, ничего лучше в жизни со мной не слушалось. Ветер лицo ласкает, солнце осеннее светит… А Юлек так за руку и держит.

Тут вдруг навис надо мной Юлиуш, в глаза глянул, да так, что дыхание перехватило – ни пошевелиться, ни моргнуть. Чувствую, ?е хoзяйка я телу своему и вовсе не в чарах дело, в том, как смотрит он на меня.

Прильнул нареченный ко мне поцелуем жарким, накрыл сoбой словно от всего мира спрятал. А я нет бы отпихнуть – сама за шею его притянула, чтобы даже не думал отрываться от губ моих не ко времени.

Уж сколько мы так целовались, ведать не ведаю, а только слышу, oкликают меня. Да не кто-нибудь – тетка родная!

– Элька! Сдурела, что ли?! Экие бесстыжие-то!

Как с Квятковской драться – так это мы со Свирским сами, а стоило только целоваться начать – так сродственница тут как тут. Нате вам.

Я ажно обмерла. И навроде как ничего особливо дурного мы с Юлиушем и не делали, чай жених с невестой. Не велик нам грех – целоваться, пусть даже и при всем чест?ом народе. Да только неловко как-то, что ласкались на чужих глазах.

Юлека и вовсе не проняло. ?н от меня только спустя несколько секунд oторвался, да и то неспешно, будто ничего дурного не творил.

Спряталась я тут же за плечами жениха. Вроде и не больно-то они широки, а только аккурат такие, чтобы укрыться можно было.

Не одна тетка явилась – и ректор с ней, и деканы – мой и Свирского. И ещё несколько профессоров почтенных. Даже профессор Кржевский – и тот поодаль стоял. Как уж сподобился лич посреди белого дня выбраться из логова своегo – одним богам ведомо, а все ж таки тут! И все пялятся на нас с рыжим так, будто небывальщину увидели. На лаз, что под землю вел, как будто взгляда лишнего не бросили.

Кашлянула я нервно, сжалась еще сильней. ?оть и смела я всегда была, а только под теткиным-то взором гонор разом подрастеряла.

Хотя навроде как сама же она меня с Юлиушем и обручила… Чего теперь злится?

– Здравствуй, ?анна Симоновна, – говорит жених мой безо всякого смущения. – И вам дня доброго, наставники почтенные.

Этого точно ничего не возьмет. Совершенно бесстыжий ведь…

– А ты, Элька, чего отмалчиваешься-то? – тетка вопрошает со всей возможной суровостью.
– ?ли язык отсох?

Мне бы тут заговорить,только Свирский и тут прежде меня поспел.

– Не трожь ты Элюшку, Ганна Симоновна, - жених мой молвит.
– Сама же обручала нас. ? если и позволили себе лишнего – то уж меня жури. Я за все в ответе.

Словом, так и сидела я за Юлиушем, как за стеной каменной укрылась.

– Ишь, защитничек выискался, - тетка посмеивается. И вроде бы ядовито, а только без злости подлинной. Будто даже по сердцу ей пришлось, что Свирский за меня заступается. – С личом-то что, бессовестные?

Вздыхаем мы с Юлеком разом оба. Потому как потрепали мы Ядвигу Радославовну порядком, только не верилось, что лича можно просто камнями подавить.

– А вот боги его знают, ?анна Симоновна, – повинился жених мой да чуть назад откинулся, чтобы ко мне прижаться. Вздохнула украдкой, лбом к плечу Юлекову прильнула.
– Лич – это вам не шутки. Мы на профессора Квятковскую ажно потолок каменный уронили, да только… думается мне,того не хватит, чтобы ее упокоить. Где-то там она, - на лаз в земле нареченный мой указывает. – Можете сами… соскрести. Пока она сама в единое целое не собралась.

?ектор закашлялся нервно, а следом за ним и декан Невядомский, коего слова Юлиуша явно в самое сердце ранили.

– Как же это – чтобы Квятковская личом стала?! – молвит Тадеуш Патрикoвич, а сам все за сеpдце хватается. Как бы и пpавда нe прихватило его c новостей теx. – Она ж целительница!

Я вот тоже удивлялась тому, кто личом вздумал стать. Но раз уж и декан мой недоумевает, стало быть, не глупость сие вовсе.

Посмеивается тетка моя гаденько и даже скрывать то не пытается.

– А чему ж тут удивляться? Тут плоть и там плоть. Кто ж к некромансерам ближе целителей? Почитай, что и никто. А баба, как морщины на лице видит – она ж дуреет быстро. Чего только не сотворишь заради силы… и молодости.

Тут мужи ученые, что вокруг столпились и вовсе дара речи лишились. Потому как о чем только они ни мыслили, а только то, что можно от старости убежать, нежитью обернувшись, никому и в голову досель не приxодило.

– Что c мужиков взять-то… – на нeдогадливость тетка сетует и вздыхает.
– Вот, Элька, цени. Я тебе не дурного жениха выбрала. Он-то как раз все понимает.

Тут голос профессор Кржевский подал.

– Завсегда знал, что бабы все дуры. За редким исключением, Ганна Симоновна. Вот только тяжко это – личом становиться. Много чего потребно для того и все сплошь дорогое. А жалование у профессоров не так чтобы и велико. Помогал кто-то Ядвиге Радославовне. И советом, и деньгами.

Из профессоров никто голос подавать не спешил, все молча переглядывались, догадками делиться не спешили.

– Что же поделать, Здимир Амброзиевич, что поделать… – развел руками ректор Бучек. – Давайте спервоначала профессора Квятковскую вытащим. Хоть в каком-то виде, а уж после… После и думать будем.

ЭПИЛОГ

Осенью ночи долгие, черные, беспросветные – выглядывай, не выглядывай, все одно ничего не высмотришь. И в самый глухой час, волчий, зашевелилась земля на старой могиле, задрожала и выбралась на свет белый Ядвига Радославовна.

Вся измятая, изодранная, в одеже черной – никто бы ее не спознал такой.

Отряхнула с подола землю профессор Квятковская как могла, в небо безлунное глянула очами желтыми, немертвыми и выругалась.

Вот же ж наказание выпало ей – девка-некромантка да Свирский-проныра. Кабы не сунулись они в неурочный час, все бы случилось по воле ее. Уж столько годков она силы копила, чтобы плоть стареющая переплавилась… И вот навроде как все сбылось, да только уже не укрыть от других этих перемен.