Пантера Людвига Опенгейма

Давид повиновался. Пес был красив и необыкновенно добродушен. Давид гладил собаку, трепал ее за уши, как давнего доброго приятеля.

– Герцогиня обожает его, – сказала Лейла и ласково шлепнула собаку по морде. – Все, Герцог, иди. Иди же. А я провожу нашего нового друга. Фу! Вот приставучий!

Чувствуя новые нотки в голосе девушки, пес насторожился и тотчас припустил по коридору, царапая ноготками паркет там, где ковер уходил из-под его лап.

Они прошли до лестницы, когда Лейла поспешно остановила Давида рукой и приложила палец к губам. По ее требованию они прижались к стене. Со стороны слабо освещенной лестницы показалась женская голова, а затем горб. Кто-то смотрел в темноту коридора.

– Руфь?! – гневно сверкнула глазами Лейла, выходя на свет.

– Госпожа Лейла?! – пятясь, испуганно пролепетала горбунья.

– Она самая, – наступая на нее, вкрадчиво, но с угрозой ответила Лейла. – Шпионишь за нами?

– Как вы могли подумать, госпожа Лейла? – ответила та, прикладывая все усилия, чтобы разглядеть ее спутника. Но Давид первым успел рассмотреть ее некрасивое лицо – подобострастное и злое.

– Расскажешь о нас герцогине, пожалеешь, поняла?

– Да, госпожа Лейла, – поклонилась та, глаз не сводя с Давида.

– А теперь пошла прочь. Нет, постой…

– Да, госпожа Лейла?

– Герцогиня в своей опочивальне?

Руфь мелко засмеялась:

– Где же быть еще ее высочеству в этот час?

– Все, теперь пошла. И помни: проболтаешься, никогда больше не получишь от меня сладкого. Иди же.

– Иду, уже иду, госпожа Лейла.

Семеня по коридору, горбунья оглянулась, но оглянулась на спутника Лейлы. Ее улыбка и блеск маленьких глаз заставили Давида поежиться.

– А что значит «сладкого»? – спросил он.

– Так, глупости, – отмахнулась Лейла. – Вот ведь, так и ходит по пятам за каждой хорошенькой женщиной в замке, что приводит сюда любовника. Голодная уродка! – Лейла прищурила глаза, опушенные бархатными ресницами. – Но как она смотрела на вас, господин Валери! Заметили?

– И не подумал, – смутился тот.

– Кстати, у нас впереди, я так думаю, еще один визит…

– Кому же мы понадобились под утро?

– Не мы – кто-то нужен нам!

– Да кто же? – увлекаемый по коридорам новой подругой, удивился Давид. И тотчас убедительно прихватил Лейлу за локоть. – Мне нужна только ты!

Скоро они вошли в небольшую залу, и Лейла приложила палец к губам:

– Тсс!

Предрассветный холодный свет окутывал серые глыбы диванов и кресел, буфеты и комоды. На столике одиноко стояла початая бутылка шампанского, один из пары бокалов был перевернут. Давиду показалось, что за следующими дверьми ему слышатся стоны…

Лейла подошла к небольшой живописной пасторали в золоченой раме, словно сейчас, в сумерках, пыталась внимательно рассмотреть полотно, но только бесшумно отодвинула картину. В стене оказался широкий глазок. Прильнув к нему, Лейла улыбнулась. Оторвавшись от глазка, поманила Давида пальцем.

– Это его лучший танец, – тихо проговорила она. – Погляди-ка. Скорее же!

Чувствуя, что совершает что-то особенно низкое, Давид все же подошел к Лейле и приблизил глаз к отверстию в стене. То, что он увидел, заставило его в первый момент в замешательстве отпрянуть. И тут же он поймал на себе насмешливый взгляд Лейлы. Ее ноздри подрагивали. Давид подавил неловкость, даже брезгливость, и снова приник к глазку. На широкой кровати, в кольце молочно-белых женских ног и таких же белокожих жадных рук, отчаянно, уже в беспорядочных конвульсиях бился мужчина. Длинные и темные ногти женщины в эти мгновения были беспощадными когтями борющегося не на жизнь, а на смерть животного. Приглушенные стоны теперь явились отражением реальных событий. Но эти двое – мужчина и женщина – даже отдаленно не напоминали перышко-балеруна и его величественную поклонницу. Того, кто еще недавно, изящный и легкий, полный высокой музыки, парил над сценой в герцогском парке; и ее, жадно следившую за ним, когда он, увлеченным вихрем стремительной музыки, воспарял все выше – к осенним звездам. Казалось, за этой стеной, в спальне, на широкой роскошной постели эти двое в страшной агонии испускают дух…

Давид оторвался от глазка, чувствуя, как в нем закипает глухое раздражение.

– Хорош танец?.. – Лейла подняла брови. – Тебе он понравился?

Но Давид едва расслышал ее вопрос и совсем не заметил, что Лейла сжала его руку, требуя ответа. На какой-то миг ему почудилось, что он только что, мельком, увидел крушение мира. Эти двое за стеной показались ему низвергнутыми с непреодолимой высоты, летящими в пропасть, чтобы на дне ее вспыхнуть огнем и сгореть заживо. И дело было не в простом и грубом совокуплении, которое само по себе естественно и подчас необходимо, но в присутствии Лейлы при этом – здесь, в полутемном алькове: в ее изощренном опыте любовной игры, в лукавой улыбке, сладко жалящем прикосновении, в ее вкрадчивом голосе, ненасытном и сластолюбивом сердце, в ее покупающей с потрохами чувственной красоте!..

Стоны, доносившиеся из-за стены, затихали…

Давид поднял глаза на Лейлу.

– Зачем… ты меня привела сюда?

– Не понимаешь? Или не хочешь понять? – Ее глаза сверкнули. – Однажды позволив вкусить от древа, стоящего в середине рая, разумно ли надеяться, что это забудется? Дав познать плоды его – суть чувственной любви, можно ли предположить, что человек однажды откажется от такого подарка? Пусть кто-то решил, что это и есть – падение. – Лейла точно читала его мысли! – Но сколько беспощадной и притягательной силы в этом падении, не правда ли?

Лейла увлекла его из покоев герцогини. Уже в коридоре, разом остановившись, она положила руки ему на плечи:

– Лучше прислушайся к своему сердцу, милый Давид: ты знаешь обо всем, что услышал, не хуже меня. Нам суждено падать от веку и до конца времен. Другого исхода нет и не будет. И не стоит верить болтунам, которые утверждают обратное. – Она провела ладонью по его пылающей щеке. – Даже не вздумай спорить со мной – все равно не поверю!

Пусть он плохо понимал улыбку на губах юной женщины и совсем не понимал ее глаз, в которых сейчас были отблески крадущегося по коридору света, но в оливковой коже ее шеи и плеч еще сохранился запах таявшей ночи, безумных часов, проведенных вместе, и в этой коже был аромат других, еще не пришедших ночей. И вот это волновало его больше всего остального!

Давид обнял ее, но она… мягко отстранилась.

– Идем, – Лейла подтолкнула его к темной лестнице. – Уже поздно.

Они вышли из замка через тот же черный вход еще до восхода солнца.

– Тебе интересно, чем занимаюсь я? – спросил он, пока они уходили по аллее от замка. – Ты ничего не знаешь обо мне.

– Нет, – честно призналась она. И добавила: – Пока нет. Но, возможно, придет время, когда я спрошу тебя об этом.

У домика Ясона, кутаясь в меховую накидку, Лейла вновь приложила ладонь, уже холодную, к его щеке:

– Не ищи меня, Давид. Я сама найду тебя.

2

Следующие пять дней он думал только о Лейле – юной женщине, так поразившей его. На занятиях старик им внушал великие премудрости, отдавал свой ум, душу и сердце, а мысли его нерадивого ученика, Давида Гедеона, безнадежно путались вокруг недавней любовной интриги, превращая каждый час в пытку! На шестой день им овладело отчаяние, на седьмой он твердо решил забыть о Лейле. Вечером восьмого, поспешно одевшись, Давид вышел из дома с твердым намерением ехать в Жеррадон.