Пантера Людвига Опенгейма
Шрифт:
– Лейла мне рассказала, господин Валери, как вы недавно пошутили над ней, – словно оправдываясь, продолжала цыганка, – и предложила мне то же самое проделать с вами. Лейла еще сказала, что вы так хороши в постели, что я не пожалею об этой встрече. Она не обманула меня, господин Валери… Я ведь тоже хороша в любви, правда? Лейла весь сегодняшний день провозилась со мной. Сама меня вымыла, сама надушила. Она уехала в моей одежде и оставила мне свою. Лейла сказала, что когда вы обо всем узнаете, то не рассердитесь, но будете довольны. Она сказала, что вы любите новые знакомства…
Юная цыганка улыбнулась ему, но стоило Давиду шагнуть вперед, как она, испуганно сжавшись, отползла
– Когда же произошла эта подмена? – глядя в черные глаза цыганки, спросил он. – Я же все время слышал голос… твоей подруги.
– Мы обе были здесь. Там, за ширмой, есть дверь. Когда шторы были задернуты, я вошла. Потом, сударь, я ходила за шампанским. А когда вернулась, легла к вам. Лейла все это время была здесь, сударь, говорила с вами… Она сказала мне, что вы будете со мной долго. Но, если вы не хотите, я сейчас же уйду…
Он изловчился и схватил ее за лодыжку, но девушка, оказавшись проворнее, вырвалась. Перепрыгнув через топчан, он поймал ее уже у самой двери – поймал, отбивавшуюся что есть силы, за волосы, с яростью ударив по лицу, швырнул назад – в комнату.
– Кажется, ты не успела получить то, зачем пришла? – подходя к ней, спросил он.
– Я больше не хочу, – замотала она головой. – Лейла сказала, что вы будете ласковы со мной!
– Она соврала тебе – я не буду с тобой ласков!
Давид не хотел этого, но сделал. Злость заменила страсть. Когда он оттолкнул девушку от себя, она, зареванная, с трудом поднялась и пошла к топчану. Уже в дверях, прижимая шубу, платья и другие тряпки Лейлы к себе, она крикнула:
– Вы сумасшедший, сударь!
Дверь захлопнулась. Давид сидел у стены, положив голову на колени. Холода он не чувствовал. Затхлый запах этой комнаты понемногу становился удушливым, невыносимым. За окном быстро темнело. Встав, он заглянул за ширму – там и впрямь была дверь, но она оказалась заперта на ключ. Лейла даже не дождалась окончания спектакля – просто развернулась и ушла!
Ему казалось, что он способен убить. Один раз промелькнув в голове, эта мысль неотвязно преследовала его всю дорогу, пока он возвращался из трущоб.
…В эту ночь Давид проснулся от удушья – он очнулся, когда уже сидел на постели. Сердце выпрыгивало из груди. Этот сон вернулся. Рельсы до горизонта – впереди и за спиной. Но теперь его догонял не паровоз, как в далеком детстве, который он увидел в синематографе. Вырастая из крохотной точки, за ним бежал зверь – черный, как смоль.
5
Через день Давид получил письмо – оно было от Лейлы. В конверте оказался пахнущий духами листок розовой бумаги, сложенный вдвое. Бисерным, необыкновенно ровным почерком, которому мог позавидовать самый искусный каллиграф, там значилось следующее:
«Милый Давид!
Прости меня за этот розыгрыш. Хотя, мне кажется, шутка удалась. Я разочарована только одним: ты надругался над моей маленькой Розаной. Бедная девочка думала, что ей уже не остаться в живых… Конечно, твой поступок отвратителен и оправдание ему найти трудно, но… я прощаю тебя. Даже больше того: я с удовольствием приглашаю тебя сегодня вечером в Жеррадон – на ужин. Будут твои любимые блюда: жареные перепела, яблочный пирог с запеченной корочкой из сливок, взбитых с вишневым соком, старое-престарое вино, лучшее, какое только есть в погребах герцогини, и, конечно… Я. Если тебе нравится это меню, жду тебя в десять у домика Ясона.
Лейла.
P.S. И не вздумайте
дуться на меня, любезный г-н Валери».«Что ж, – почти злорадно думал он, сворачивая листок розовой бумаги, – сегодня ты будешь ужинать одна. И завтра. И послезавтра. С кем-нибудь – другое дело. Но не с “любезным господином Валери”!
Но еще часа через два, когда за окном быстро стемнело, а часы в гостиной, заклокотав сотнями серебряных колокольцев, пробили девять, Давид стал спешно одеваться. Ловя свой взгляд в зеркале, он готов был сжечь свою одежду, чтобы ему не в чем было идти, он презирал себя, но чувствовал, что не может поступить по-другому.
Да и что она совершила такого, чтобы отказываться от нее? – наконец решил Давид, завязывая галстук и разглядывая в зеркале свое бледное нервное лицо. – Подарила ему еще одну красотку, только и всего! Не со старой же ведьмой, что содержала тот притон, она заставила его разделить ложе!»
Зарычав, он едва не разорвал черный шнурок на своей шее, а вместе с ним и накладной накрахмаленный воротничок.
Проходя мимо открытых дверей гостиной, он увидел Огастиона Баратрана во фраке. Старик смотрел в окно. На краю комода лежал цилиндр, рядом была приставлена трость. «Куда он собрался на ночь глядя?» – подумал Давид. Эти часы старик неизменно проводил в библиотеке, и его никто не смел побеспокоить.
Стараясь ступать неслышно, Давид сделал несколько шагов по коридору, когда его окликнули:
– Господин Гедеон…
Давид обернулся – старик впервые назвал его так. Он вернулся к открытой двери.
– Как вы догадались, кто крадется мимо вас по коридору? – полушутя спросил Давид.
Но Баратран, кажется, даже не расслышал его тона – или не захотел этого сделать.
– Искусство воплощения – пик творческого состояния души, – я вам не раз повторял об этом, – проявление всех ее качеств. – Старик по-прежнему стоял спиной к ученику и смотрел в окно, на Бульвар Семи экипажей, где сгущались сумерки. – И потому исключает, или почти исключает, ложь. В этом есть абсолютная правда «искусства воплощения» и главная его опасность. Если душа порочна, образ ваш, независимо от вашего желания будет обладать ее качествами. Но ведь это уже не мысль. Ваш образ обладает материальной силой и способностью двигаться в пространстве. Опасный дар, любезный Давид, не так ли?.. Вы отправляетесь на одну из своих ночных прогулок?
Огастион Баратран повернулся, и Давид ясно увидел, что в глазах старика кроется тревога, но эта тревога никак не связана с ним.
– Что ж, в добрый путь, – кивнул Баратран. – В добрый путь…
…Минутой позже Давид выбрался из дому. Когда он въезжал в пригород, уже совсем стемнело…
– Ты заставляешь себя ждать…
Он оглянулся. Кутаясь в шубу, Лейла выходила из-за домика Ясона.
– Здравствуй, милый Давид, – нежно улыбнулась она и подошла к нему почти вплотную. Лейла положила руки в перчатках на его воротник, но он успел заметить, что все ее пальцы вновь были перехвачены перстнями. – Да ты язык проглотил? – В голосе ее звучала легкая укоризна. – Я же просила тебя не дуться.
Давид с трудом подавил яростное желание влепить ей пощечину.
Они шли по аллее к замку – вдоль темного голого леса, с обеих сторон обступившего узкую дорожку.
Вдруг Лейла остановилась.
– Ну хорошо, прости меня. Я не думала, что ты отнесешься к этому так серьезно. – Она схватила его за рукав пальто. – Прости же меня, слышишь?
Он не знал – верить ей или нет. Он готов был уступить, но ее глаза… Ему казалось, что они снова смеются над ним.
– Мне холодно, Давид, – сказала она. – Идем скорее. Ужин остынет…