Пантера, сын Пантеры

— Пряжи-то сколько! Вот увидишь, сынок: размотаю и свяжу что хочешь: шарф, перчатки, носки, рейтузы, — сносу не будет.

— Мам, ты еще и из крапивы попробуй.

— А ведь это идея. Ты Андерсена, что ли, вспомнил? Понимаешь, в давние времена все крестьяне ткали крапиву вместо дорогого льна — барской нити. Стебли сушили, трепали и пряли на обыкновенном веретене. Грубовато выходило, однако носить можно. И не жгло вовсе, конечно.

— Интересно! На нашем участке крапивы не очень много, — ответил Эшу с некоторой даже алчностью. — Я так думаю, натеребить и по соседству можно, конкурентов пока не предвидится.

— Еще и благодарить станут, — сказала баба.

— Вообще-то здесь у нас и своей пользы растет навалом, — добавил Эшу. — По самую крышу. Расторопша для лечения, зверобой для пурпурной краски, конский щавель для кислоты, иван-чай для заварки. Да, говорят, еще волоконца на репьях можно выпрядать. А смотри, баба, какие листья прорезные, будто у пальмы какой-то. Не знаешь, что это?

— Конопля, внук.

— О, так мама и ее в дело пустит. На мешки и веревки, основу для половиков и всякие такие штуки.

— От конопли и лекарственная польза бывает, — хмыкнула баба. — Смотря какой сорт.

— Ладно, мне как раз уступают старинную прялку, с колесом, — сказала Син. — на веретене нитку тянуть уж очень хлопотно. Ткацкий стан из ближнего села привезут, там хороший мастер остался, если не помер еще. И ковер для дачи сотворим, и обои сделаем самые лучшие, тканые, как в старину, дайте только время.

— А куда кросна поместим? — с восторгом вопросил Эшу. — Я знаю, они большие, здешнюю крохотульку прямо развалят. А дома с теть-Лизиными украсами не совместятся.

— В бывший гараж, — ответила мать. — Я не думаю, чтобы наш папа был против, если ты об этом.

Впрочем, стройные ряды сорняка хотя и слегка поредели, но в общем и целом сумели устоять: новый владельцы жаловали сюда лишь на выходные. Постоянно пребывал один только приблудный пес выдающихся статей и колорита. Вислоухий, коренастый и коротконогий, он был несусветно рыж, кроткую темноглазую морду рассекала надвое ярко-белая проточина, спину крыл небольшой чепрак цвета сливочной помадки, на передних лапах — ярко-белые чулочки с рыжим же крапом, на задних — коричневые носки. Животное первым делом окрестили — любящий всякое загадочное старое железо Эшу дал ему звучное имя Кардан, — смастерили отличную будку из уворованных тарных дощечек, что остались после изготовления крыльца. Пищу сей бдительный страж наловчился промышлять самостоятельно (мыши-полевки, ящерицы и змеи, а иногда и — о ужас — парализованные утренним холодом жуки), только лакомства и витамины приходилось доставлять ему с нарочным, который его между делом и вычесывал — на радикулитные пояса.

Летом Анна и Син выдирали, косили и сушили флору; осенью Эшу возил матери для рукоделья целые охапки трав. Поближе к холодам он заделался страстным садоводом. В крошечных горшочках из-под йогурта и сливок по всему городскому дому проживали у него проросшие косточки заморских и запредельных фруктов, бобов и лиан и — о диво! — давали росток. Особенно хорошо поднимались в рост крошечные яблоньки.

— Это же дички получатся, даже если приживутся в свободной земле, — скептически говорила Анна. — Привоя им тут никто не сделает. А воду для полива откуда возьмешь?

— Уж как-нибудь, — туманно говорил Эшу. — Вымолю.

Всю долгую и слякотную зиму Син пряла и ткала по изготовленным меркам, снимала с неуклюжих буковых кросен рулоны плотной ткани: этим войлоком в самом деле предстояло обивать стены и пол. Тащить на природу сколько-либо объемистую мебель было накладно, а транспорта не допросишься; вот и было решено на малом семейном совете укрываться простынками и перинами, спать на коврах и есть на них же.

Настала весна. Едва стаял снег, как Эшу вывез свою зеленую батарею на участок, прикопал и присыпал прохладной, еще довольно влажной почвой. И вот чудо — недели через две-три пошла в рост жесткая древесная поросль, а к началу тотальной июньской засухи все ростки уже имели прочный стволик толщиной в вязальную спицу и буравчатый корень, лихо сверлящий себе путь к древним слоям земли, сохранившим память об изобилии подземных источников.

Не все деревца выжили — и то было диво, что проросли. Да и сажали их с дальним расчетом на то, чтобы одно выбросить, другое увезти в городской дом вместе с комом родной земли. Явно не пережили бы заморозков мандарины и чудесный помплимус, который, по словам Набокова, способен был приносить плоды истинно поэтические, финиковая пальмочка ростом с табурет и авокадо: их, давши погулять на воле, поселили в городской дом. Крошечные груши, сливы и яблони укутали в толь чуть не до верха.

Но самую крепкое дерево, по задаткам — скороспелую яблоньку, Эшу в сентябре вывез и тайком посадил у самых ступеней Дома Книги, в месте, отведенном для подарков знатных и сановитых гостей.

А уж какие на участке стали жирные дождевые черви! Поистине — глянешь в лицо и ужаснешься. Из-за них всю землю рыхлыми глубинными ходами, неровными спиралями вдавленной земли, лабиринтом охотника пробурили кроты, падкие до свежего мяса.

— Моих червяков не отдам супостату. Шугану, — заявил Эшу. — Губить не стану, кроты такие трогательные: розовые ручки с пальчиками из самых плеч, чисто крылья ангельские, а меховая мордочка длинная, как у Альфа из сказки. Но шугану непременно. Императорский рябчик раздобуду или бутыль шампуня опростаю и зарою в почву, чтобы ветер в ней завывал.

Всякие звери

Здесь же сидела компания бродячих собак, в которой хаотически были перепутаны уши, хвосты, лапы и другие части тела.

— Если все перезагрузить, получится несколько порядочных псов, — глубокомысленно изрек компьютерный гений.

В. Аксенов. Кесарево свечение

По имеющимся агентурным данным, в Сирре по преимуществу ездят верхом на сирруфах (тавтология) и зукхах, что есть некие мифические животные. Лошади считаются редкостью, не то, что в обыкновенном мире, например, в земле Хассен; стало быть, Анна привезла с собой почетный дар, а делегация, приезжавшая по поводу книг, желала, очевидно, показать библиотам заморскую роскошь, полагая не без оснований, что в Книжной Стране с любой природой напряженка и оттого им что конь, что единорог и феникс — всё едино.

Однако это было не совсем так. Тому, кто слышал ламентации Закарии и иеремиады дона Пауло, трудно оценить истинные пропорции между тамошней инженерией, машинерией и электроникой, блестяще воплощенной в организации библиотечного дела вообще и Дома в частности, с одной стороны — и живым природным началом — с другой. Потому что — в отличие от угнетенной и перемолотой в целлюлозу флоры — с фауной в Книжной Стране был относительный порядок. Кормилась она за счет поедания друг друга и, очевидно, книжной пыли.

Отчетливо выделялось три яруса живых охранителей Великой Библиотечной Тайны.

В самом наружном, внешнем охранении стояли кошки, происходящие от легендарной абиссинской четы цвета черной бронзы. Эта пара прототипов в виде гигантских изваяний черных пантер восседала, по всей видимости, в том же зале, где пребывали Хрустальный Гроб и Золотая Книга; понимай как знаешь.

Живые боги и богини вольготно существовали прямо на той облицованной камнем площади, откуда вырастал купол. В непогоду они прятались за решетками бельэтажа, то бишь полуподвала, в ясные теплые дни фланировали по кругу, задрав изогнутые саблей хвосты и гордо ими помахивая, а в свободное от работы время навещали город. Были они плотного сложения, со строгим выражением на лице, а их густая плотная шерсть — очень красивой окраски: медовой, на которой выделялись темная маска и концы лап, золотистой с чернью, каштановой с более густыми крапинами и звездами. Глаза их нередко были разного цвета: зеленый и карий, например, или желтый и цвета морской глуби; это было залогом особой чистоты породы. Обвив себя хвостом, сидели они у порога своих домов и лавок, еле снисходя к изысканному кормлению из фарфоровых чашек. Умывались не так часто: у кошек это знак не столько чистоплотности, сколько душевного волнения. Снисходили до почесывания за ушком, однако об ноги не терлись ни в коем разе. Никто не видел их справляющими естественную кошачью надобность, а также не наблюдал роды, хотя свои ухаживание и любовь от людей они почти не прятали. На работу кошки проникали через многочисленные узкие ходы, вряд ли известные кому-либо, кроме них самих.