Пантера, сын Пантеры

Ответ очевиден. Еще тогда философы-пифагорейцы заметили, что любой фактор действует на множество, на толпу куда более непреложно и гибельно, чем на отдельно взятую крысу или человека, и что существует некое критическое число особей, начиная с которого одинокий разум становится бессилен. Эта цифра была подсказана врагам Черных крыс, и они постарались подогнать к ней число своих противников.

И все-таки нашей Крысы эта пагуба почти не коснулось. Да, она пошла вместе со всеми и даже маршировала на задних лапах, поджав передние и ритмично покачивая узкой головой с наполовину прикрытыми глазами, как это показано в известном мультфильме про Нильса. Только вот мощная интуиция повелела ей стать в самом арьергарде исхода очарованных странников. И когда чистый от крыс Гаммельн (о Серости, затаившейся в его утробе, он еще не подозревал) спешно обрушил за Черными тяжеленную опускную решетку, нашей Крысе крепко попало по хвосту — но и только. Говорили, что его отсекло от репицы, будто гильотиной. От этого наша героиня опомнилась и, к своему отчаянию, увидела, как голова порядочно растянувшейся колонны ее собратьев вовсю пускает пузыри на поверхности заболоченной речки, протекающей по дну городского рва, ближайшие соседи в некоей прострации скользят и барахтаются в вонючей грязи крутого склона, а на дальнем берегу сидит паскудный чародей с дудкой и гнусно ухмыляется сквозь мелодию. Тут крыса взвизгнула от боли и неожиданного прозрения и ринулась прочь от этого зрелища.

Говорили, что ей все-таки удалось спасти от погрома горстку сотоварищей, которые, как и она сама, обладали начатками критического мышления, и возродить стаю. Хотя, с другой стороны, мир с тех пор почти не слыхал о черных крысах.

Одно было достоверным: хвост погиб окончательно, Со временем он, однако, отрос, и даже не один; но то были тонкие чешуйчатые отростки, числом девять, выглядевшие вначале как куст актинии или хризантемы. Вначале они только и могли, что прикрывать Крысу с тыла, позже окрепли и обрели цепкость не хуже обезьяньей, еще позже удлинились так, что их пришлось переплетать друг с другом, и вместе приобрели крепость булатного клинка. Пальцы на лапах тоже удлинились, и один из них четко противостоял всем прочим, как однажды сама крыса — той толпе, в которую превратилась ее прежняя стая.

По японским представлениям, девятихвостие, приходя к умному и хорошо пожившему зверю, знаменует собой необычайные способности: превращаться в красивую девицу или благообразного старца, огненную колесницу ада или, на худой конец, в кошку. Этого за Крысой с плетеным хвостом замечено не было, зато жизнь ее отличалась отменной долготой — несколько столетий. Ум, изощренный этими веками, легко усваивал любые веяния и теории, которые того стоили. Во времена Эшу она, по-прежнему бессменный вожак стаи, считалась компьютерным асом, виртуозным хакером, работающим не за и даже не против библиотекарей, но строго в свою пользу. Главная крыса Дома Книги, излучающая презрение к роду человеческому каждой чешуйкой своего диковинного хвоста, она перенесла через поколения многие древние тайны и притянула к себе новые.

Никто не ведал пределов осведомленности Черных. Главной тайной их была тайна Дома, к ней присовокуплялись тайны Очага, Двери и Ключа, но даже о самом существовании этой триады полагалось умалчивать. Главной целью поиска по-прежнему оставалась Книга, которую они чуяли почти рядом, как некую манящую теплоту: Книга, подобная юной женщине, замурованной в фундамент Дома для того, чтобы стоять ему вечно. Дева-Книга сменила не одно поколение Держателей Тайны, но сама оставалась неизменно прекрасной. Теперь, чтобы прийти к ней, крысам тоже нужен был человек. Наследник.

Год Щенка

В три скачка промчался гривастый лев — хотя был он не больше котенка, но страшен.

А. Н. Толстой. Золотой ключик

История эта выглядит не очень-то библской — или библейской, если зреть в корень. И как во все истории сего небольшого (надземного) мира, которые хоть чего-либо стоят, в нее с самого начала оказался впутан Эшу.

Произошла она осенью, еще до холодов, в год Петуха по китайскому календарю, модному тогда в среде ученой женской братии.

Началось с того, что «девушки Эшу», то есть юные библиотекарши последнего призыва, вышедшие в ночную смену из дома то ли перекусить, то ли перекурить, услышали в стороне от кошачьих угодий какой-то непонятный звук. Пойдя на него, они обнаружили в луже не вполне ясного происхождения крохотный комочек пищащей живой материи. Здесь имеется в виду комок. Лужа оказалась происхождения достаточно понятного, если учесть вечную нехватку жидкости с неба.

Или нет. ВНАЧАЛЕ БЫЛ ПИСК. Тихий, меланхоличный, будто обладатель его не просто отчаялся, а уже давно пережил свое отчаяние и теперь полегоньку и мерно загибается от холодного одиночества и бескормицы.

— Котенок что ли? Или птичка.

— Вряд ли. Они своих не бросают.

Так, в результате скорее любопытства, чем сострадания, было обнаружено нечто, условно названное зверьком: существо размером в ладошку девственницы, все в черной курчавой шерстке, круглоухое и толстопузое. Именно тугой животик (мамкин ребенок, как это ни удивительно для брошенного на произвол судьбы) мешал существу отползти в сторону от мокрети: слишком коротки и слабы оказались лапки, при первой же попытке подкашивались. Хвост, если вообще намечался, пребывал в зачаточном состоянии; глазки были мутно-голубые, нос холодный и сопливый, язычок лизучий, зубки отсутствовали в еще большей мере, чем хвостик. Сосательный же рефлекс — настолько силен и хорошо поставлен, что девушки с трудом вытаскивали из малой пастюшки свои пальцы и ткань платья, чуть оттопыривавшегося на груди.

— Щенок это, и совсем еще грудной, — определил наконец Эшу как знаток. Если вы помните, он сам был собаковладелец со стажем, хотя его грубый пес чисто деревенского помола достался ему вполне взрослым и даже заматеревшим.

И в самом деле, то был крохотный щенок не более двух недель отроду, то есть пребывающий в самом нежном возрасте, а поскольку собаки были здесь париями — неясно откуда взявшийся.

Девушки сунули его в коробку, попытались наспех покормить молоком из блюдца (не вышло) и из пипетки (отчаянно захлебывался) и стали решать, что делать.

Оставить здесь — кошек вокруг, словно в Колизее.

И опять-таки, уж очень Альдина с Эльзевирой кошек необыкновенно любят. Радетельницы благодетельницы наши.

Взять кому-нибудь домой — у кого мама строгая, у кого кот, опять же, бдительный и воинственный.

Словом, окончательно решить проблему выпало на долю все тому же безответному Эшу.

— Ладно, пока я возьму — с моими женщинами поговорить, — вздохнул он.

Вот еще о чем надо сказать. Когда щенка уже несли на постоянное место пребывания, девицам и Эшу попалась на глаза собачья замухрышка, внизу живота которой тяжело моталась бахрома оттянутых сосков.

— Послушай, ты, случайно, не мамаша этого создания, — спросил Эшу в виде шутки, но как можно деликатней.

Сука не удостоила его ответом, только равнодушно скользнула взглядом, поворачивая за угол. Хотя, с другой стороны, ничем она не была похожа на пристойную мамашу, помимо редкостного совпадения событий. Ибо в том, что собака — даже две собаки — явились в сугубо кошачье окружение, заключалась если не великая тайна, то явно чей-то злой умысел.

Также и одна из вездесущих кошек, присутствовавших в момент выноса щенка, выгнула спину, распушилась на хвосте, лапах и загривке и такой вот гневной совушкой, с огромными глазами на плосконосом лице, стала удивительно хороша собою. В чем, вероятно, и заключался истинный смысл демонстрации, потому что на юного пришлеца она и не подумала покуситься.

Дома Эшу опустил ношу в круг своих женщин, которые как раз обе случились с работы, и выпрямился.

— Ну вот, постоянно у тебя проблемы, — вздохнула Син. — Так и липнет к тебе всё неблагонадежное.

— Прокорм, допустим, она себе найдет, — рассудительно ответила Анна. — Ишь как озирается на рюшечки и занавесочки, ищет, где разгуляться.

— Почему «она»? — спросил ее внук. — Ты же до щенка даже не дотрагивалась и обратную сторону пуза не изучала.

— Так не по пузу — по хитрой морде видать. Ага, вон и писает с приседом, а не навстоячку.