Папарацци

— Почему ты всегда подозреваешь меня в самом худшем? — неподдельная искренность и горечь. — Постоянно называешь подлецом, может быть, так я решил встать на путь исправления?

Из его уст это звучало нелепо. Сложно поверить, что такой как он делает что-то просто так, без злого умысла, лишь ради справедливости.

— Один добрый поступок не сделает тебя приличным человеком, — вынуждена разочаровать его. — Мне не нужны твои деньги, — окончательно разрушила его “мечты” на исправление.

Конечно, же это его снова разозлило. Всегда неприятно, когда ожидания не оправдываются.

— Не будь дурой, — процедил сквозь зубы, — возьми деньги.

Я бы рада, но не в силах переступить через этот барьер, через себя.

— Не могу, — я, в отличии от него, больше не сержусь. — Только не после того, что между нами было.

Он вздохнул так, видимо устав от моего упрямства.

— Мы оба знаем, что это не за секс.

— Нет, — и упрямство тут не причем. — Если я приму деньги, мы оба будет думать, что они именно за секс.

Это все равно, что пытаться не представлять розового слона, когда тебя настойчиво просят не думать о нем.

Я не жалела о сексе (теперь уверена в этом), он был потрясающим. Деньги всё опошлят: сделают его грязным, предосудительным.

— Забери деньги, — попросила, на этот раз без требований, — пожалуйста.

Он хмурился, раздраженный тем, что я делаю все наперекор ему, но не возразил. Не сомневалась, что просьбу мою он выполнит. Всё-таки надо переименовать его в телефоне, не такой уж он мерзкий гад. Лучше, конечно, совсем удалить номер.

***

Остаток дня я провела в редакции, погрузившись в рабочую рутину. Митька вился вокруг и спрашивал, все ли у меня в порядке — я буквально сбежала, оставив его с двумя порциями кофе и недоеденной сдобой. Но что я могла сказать, кроме как, что все в порядке? Не признаваться же, что платят за секс.

Вика, как ты докатилась до такой жизни?

Всё дело в Соболеве, он непрошенным гостем ворвался в мою жизнь и натоптал грязными ногами.

Деньги все еще лежали на счету, чем нервировали и не давали сосредоточится. Он вообще собирается их забирать?

Запретила себе думать о нем, и пинком под зад вышвырнула его из головы. Намеревалась жить как прежде. Но не получалось. Мелкий винтик открутился и механизме начал сбоить.

Гоняла эту мысль до самого вечера, пока не вернулась домой и не обнаружила в сумке проклятую карту памяти со снимками Дары, и чуть ли взвыла. Как я могла забыть швырнуть ее в лицо Соболеву? Какой-то злой рок!

Отправила сообщение, набрав всего одно слово, уверенная, что он поймет:

Флешка.

После нескольких минут ожидания прилетело:

Где ты?

Не вполне адекватный ответ, но я не стала забивать голову его странностями. Хотела скорей покончить с этим, поэтому в последний раз решила побыть его прислугой:

Завтра завезу.

Но “великодушие” Соболева не знало границ, и он решил сделать мне одолжение:

Сам заберу. Где ты?

Долго колебалась, несколько раз набирала и удаляла текст. Не уверена, что приглашать его домой будет хорошей идеей. Не знаю, чего я боялась: того, что он (тот у кого двухуровневая квартира, дорогая иномарка и брендовые вещи) увидит мою скромную однушку в захудалом районе или того, что в нужный момент я не смогу прогнать его. Я знала, зачем он едет.

Все еще сомневаясь, неуверенно нажала “отправить”:

Дома.

Ждала, нервно покусывая подушечки пальцев, и думала о том, что творю и куда это приведет. Вздрогнула, когда телефон завибрировал в руках.

Скоро буду.

“Скоро” — понятие растяжимое, и я думала, что у меня ее будет время передумать и, если потребуется, отговорить Андрея приезжать. Но он, в отличии от меня, не колеблется и тверд в своих решениях, и спустя каких-то минут двадцать раздался звонок в дверь. Даже не стала задаваться вопросом, откуда он знает мой адрес. Похоже, для Соболева нет ничего невозможного. Взяла со стола флешку и пошла открывать.

Три щелчок замка, нажатие ручки — и Андрей в моей квартире. Он не оглядывался, не изучал предметы интерьера. Всё, что его сейчас интересовало, это только я.

Наивно я протянула злосчастный кусочек пластика, из-за которого заварилась вся эта каша, но он проскользнул между пальцев и упал к ногам, когда Андрей притянул меня к себе и поцеловал.

Не помню, как заперла дверь. Заперла ли вообще? Сама ли скинула пижамные шорты или их стянул Андрей? Без сомнений, именно он усадил меня на трюмо в прихожей. Помню, как обжигало кожу, когда я прижималась обнаженной спиной к холодному зеркалу при каждом толчке. Как обвила Андрея ногами, требуя его всецело. Как пальцы впивались в мои бедра, когда он становился неистовей. Как вскрикивала, когда он ловил губами мою грудь и чуть покусывал. Как смешивались боль и наслаждение, любовь и ненависть. Как цеплялась за его плечи, когда удовольствие казалось нестерпимым. Как теплые руки обняли, утешая, когда эйфория неизбежно начала рассеиваться.

Тело все еще дрожало от ударной дозы эндорфинов, мозг только возвращался в привычный режим моралистки и зануды.

— Мы снова не предохранялись, — обречено вздохнула, второй раз наступая на одни и те же грабли.

Андрей потянулся к пиджаку, что небрежно расстелился по полу, и достал из внутреннего кармана, как фокусник связку разноцветных платков, серебряную ленту из презервативов.

У меня случился поистине приступ смеха, будто ничего смешней я в жизни не видела:

— Надо было проделать этот фокус раньше, до секса.

— Я не волшебник, милая, только учусь, — произнес таким серьезным тоном, что я залилась еще сильней. Не представляю, как он не раскололся и хотя бы не улыбнулся, когда подхватил меня на руки и с важным видом отнес в комнату: — А сейчас я покажу тебе настоящую магию.

Мой безудержный хохот смолкает только от поцелуев, а когда начинается “настоящая магия” мне уже совсем не хочется смеяться.

24

Андрей