Папенькина дочка

Татьяна Полнушка для меня оказалась хорошим товарищем — своей девушкой. Я с ней чувствовал себя комфортно. Мне не было необходимости, что-то скрывать, юлить, обманывать ее. Мы сразу же с первых минут знакомства нашли общий язык. Ее нельзя было сравнить с Валентиной. Хотя я однажды, заглянув в карие глаза Валентины, открыл для себя, то, что она всегда ото всех прятала — сильной, девушка лишь хотела быть, старалась, но это все было наносное — лежало сверху — внутри обычная слабая женщина, ищущая ласки и тепла — опоры, сильного мужского плеча.

В трудные минуты жизни Татьяна часто приходила мне на помощь, и я ей был благодарен. Я поступил, как она мне посоветовала — встретился с братом Светланы — своей зазнобы.

Алексей Зоров работал на машиностроительном заводе. Я с ним встречался иногда, правда, все те встречи зависели от ее сестры Светланы. Она была их инициатором. Сами по себе мы ни виделись, не было необходимости.

И вот в один из свободных дней я отправился на завод и стал невдалеке от проходной. Алексея, я увидел сразу же. Он шел неторопливо, смотрел под ноги. Веселья на лице у парня я не заметил. Его что-то тяготило. У меня в голове мелькнула мысль не подходить к нему, перенести встречу на другой день, возможно, я бы так и поступил, но, вспомнив слова Татьяны Полнушки о том, что Зоров собирался в ближайшее время взять очередной отпуск, рассекая толпу, идущих со смены домой людей, я тут же бросился к нему.

— Привет! — сказал я. — И тронул Алексея за плечо. От неожиданности он вздрогнул.

— Андрей, ты! Случилось, что-нибудь? — спросил парень.

Алексей Зоров ничего не знал о моих взаимоотношениях со своей сестрой. Она, наверное, не делилась с ним.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я. — Мне трудно понять Светлану. Я не знаю, что и думать. Она меня, после той памятной встречи у вас дома, избегает. Ты мне можешь рассказать, с чем это может быть связано? Что я сделал тогда такое, страшное, от чего она неожиданно во мне разочаровалась?

Алексей приподнял голову, взглянул на меня и, не останавливаясь, сказал:

— Андрей, все это сложно. Я вижу, она тебе нужна… На ходу, говорить об этом не стоит. Давай куда-нибудь зайдем. На трезвую голову я вести такие разговоры не в состоянии.

На улице, в сквере, как это делала большая масса трудяг — рабочих завода я пить не хотел. Да и вообще я был человеком не пьющим. Спортсмен — этим все сказано.

Я, предложил Зорову зайти в кафе. Он утвердительно кивнул. Мы взяли бутылку вина, закусок и сели в уголок за пластиковый столик без скатерти. Зал был полупустым. Видно не время. Интеллигентные места были для интеллигентов, а они оканчивали работу несколько позже.

Я налил Алексею полный стакан, себе чуть-чуть — на дне. Он возражать не стал. Выпил тут же залпом. Затем снова, едва я успел наполнить стакан. Только после этого у него развязался язык и он начал разговор. Мне не нужно было его ни о чем спрашивать. Я боялся, что мои вопросы лишь заведут Алексея в тупик. О чем бы он не говорил пусть даже о том, что касалось лично его, оно касалось и Светланы. Она не была для него чужой. Сестра — этим все сказано.

— Дурак я, вот кто? — сказал Алексей. — Жениться мне нужно было на своей девушке, из поселка. — У меня сразу же перед глазами возник образ Михаила Крутова. — Была ведь возможность. Вот бы и взял ее. Так нет же. Баба Паша не раз меня подталкивала, не послушал.

Он спешно рассказывал мне о своей жизни. Но до конца обо всем поведать не успел. В кафе вдруг стало шумно.

Зоров, окинул взглядом наполняющийся людьми зал, сказал:

— Пошли отсюда, не дадут. Поговорим где-нибудь в другом месте. У меня дома сейчас кавардак — ребенок без конца орет, жена на взводе, от тещи покоя нет. Я не могу тебя привести к себе.

Мы вышли из кафе, и пошли по улице.

— Я, не родной сын Филиппа Григорьевича, — продолжил Алексей. — Да ты, наверное, это заметил, хотя бы по его отношению ко мне, там за столом. Он мне всего на всего отчим. Мой отец пропал без вести на войне. Филипп Григорьевич с моей матерью Марией Федоровной встретился случайно. Он возвращался с фронта, и его друг-однополчанин из нашего поселка, уговорил заехать к себе в гости. Филипп Григорьевич заехал, рассчитывал побыть дня два-три, но задержался. — Алексей потер лоб, скривился и выдал:

— До сих пор никак не уедет. Я с ним часто ссорюсь. Он меня с детства не любит. У него любименькая — это моя сестра Светлана. — Парень замолчал. Мы шли вдоль улицы. Я ничего не замечал и подобно Алексею, когда он выходил из проходной — смотрел на землю, под ноги. Алексей раскрывал мне глаза.

— Я не обижаюсь на свою сестру. Она здесь ни причем. Виноват во всем Филипп Григорьевич. Он сам мучается, где-то далеко в Башкирии у него осталась семья, и нас мучает, помолчал, затем продолжил: — Я, если бы только имел силу, как у тебя, — Зоров на мгновенье отшатнулся от меня, всего осмотрел и продолжил, — давно бы его выгнал. Пусть катиться к себе на родину, к Аллаху или же ко всем чертям. Нечего ему здесь у нас делать. Мы без него жили бы лучше. А так, разве я, живу? — задал вопрос Алексей и тут же ответил:

— Нет! Думал, что меня спасет семья — вот женился. Не спасла. Хреново все, — слова он не выбирал. — Порой прямо невмоготу. Давно бы удавился. Но баба Паша будет плакать. Еще мать. Но она больше. Одно спасает. Я беру ноги в руки и в магазин. Затем — «наклюкаюсь» и мне легче.

Я укоризненно посмотрел на Зорова. Он поймал мой взгляд:

— Думаешь, я не понимаю? Пить мне нельзя, сердцем чувствую, до добра это не доведет, — сказал он и тут же, о что-то споткнувшись, чуть не растянулся на тротуаре. Но я успел, подхватил его, выровнял и когда он был в состоянии снова идти, сказал ему:

— Правильно говоришь! Осталось лишь притворить в жизнь! Ты же взрослый мужик. У тебя есть, какой никакой дом, свой дом. Влезай в жизнь, меняй ее. Зачем тебе обвинять во всех бедах отчима — Филиппа Григорьевича и бездействовать. Будь независимым и свободным.

— Рад бы, но у меня ничего не получается. Я даже его выгнать не могу. Филипп Григорьевич меня спас от смерти. Я живу благодаря нему: в армии во время учений попал в катастрофу. Наш автомобиль с солдатами на переезде столкнулся с железнодорожным составом. Многие погибли. Я, весь искромсанный, надолго лег в госпиталь. Там за мной, ты не поверишь, ухаживал Филипп Григорьевич. Он по телеграмме прилетел на самолете и долгие два месяца находился рядом. Как я хотел тогда пить. Я изнывал от жажды. Мать бы не выдержала — она бы дала мне воды, и я был бы уже давно мертв. Отчим тот не дал. Наверное, он меня не любил! На мои просьбы дать хотя бы глоточек — он всего лишь смачивал мои губы мокрым платком.

— Ну, вот, — сказал я, — а ты еще его ругаешь, хочешь выгнать из дома. Ты должен Филиппа Григорьевича понять и простить. Твой дом там, где жена, где твой ребенок. А отчима своего ты оставь матери. Пусть Мария Федоровна с ним и разбирается. Это ее забота.

Мы медленно шли по улице. Алексей прилагал все усилия, старался. Но видно вино на него действовало, и он нет-нет кренился то в одну, то в другую сторону. Наконец я не выдержал и взял его под руку.

— Я, не хочу делать матери больно. Она Филиппа Григорьевича любит. Это странная любовь. Мне она не понятна, какая-то неистовая на виду у всего поселка. Мне порой смешно смотреть на них. Мой отчим часто надирается. Затем он мертвецки пьяным падает на землю и валяется. А мать идет на его поиски. Она обыскивает весь поселок, находит Филиппа Григорьевича и тащит домой. При этом принародно голосит на всю улицу и целует его.

Мне сложно было разобраться в голове Алексея. Ну, и что из этого, — думал я. Любовь его матери к отчиму здесь ни причем, ведь сын ей так же дорог. Не бросила же она его, когда Филипп Григорьевич выгнал из-за стола на улицу, тут же побежала следом. И то был не единственный случай. Я после не раз замечал, как Мария Федоровна, словно курица-квочка кружила возле своего сыночка.

Что меня удивило, в будущем брат Светланы, как не сторонился Филиппа Григорьевича, как не пытался идти своим путем часто уподоблялся ему. Из него вышел бы алкоголик, если бы не случайное стечение обстоятельств.