Папенькина дочка

До автостанции было рукой подать. Можно было бы подъехать на маршрутном автобусе, но он ходил редко. Я им не пользовался. Обычно везде и всюду меня выручали ноги. Только надеясь на них можно было не опоздать в техникум на занятия, на стадион на соревнования, навстречу со Светланой или же с друзьями Виктором Пресновым и Михаилом Крутовым. Я в шутку называл пеший маршрут — одиннадцатым номером и часто любопытным на вопрос:

— Ты на остановку? — Отвечал: — Да, на остановку! Одиннадцатый ждет, не опоздать бы.

Я пришел задолго, до прихода автобуса, зря меня торопила тетя Надя. В помещение я не стал заходить, в нем было жарко, присел у дерева — могучего тополя.

Время тянулось утомительно долго. Автобус — старенький обшарпанный «пазик» — «чай не из Москвы прибыл» — опоздал.

Светлана приехала не одна. Я увидел через окно рядом с ней Алексея и про себя подумал: Фигаро там, Фигаро здесь. Он, едва автобус остановился, вытащил из него большой-пребольшой чемодан. Затем показалось лицо Филиппа Григорьевича. За Филиппом Григорьевичем из автобуса вышла Мария Федоровна.

— Привет! — сказала Светлана и, оглядев своих родственников, выдала: — Нас целый комплект. Я не хотела, но отец?

— Не беспокойся! Места всем хватить! — ответил я, вручил букет и тут же полез целоваться. Стесненья я не испытывал. Светлана — не чужая — законная жена, а я ей был мужем.

— Отец и мать сегодня же уедут, — сказала моя зазноба. — Алексей, ты знаешь, где прописан — он нам не помеха, мы его отправим к Надежде или же…, — Светлана не договорила. Я понял к кому. Она имела в виду Людмилу.

Дома, я о том, что приезжает жена, ничего не сообщил. На вопрос отца:

— Андрей, ты куда? — махнул рукой. Я думаю, он понял все, не зря еще вечером интересовался, расспрашивал меня о Светлане. Мать тогда его остановила:

— Не лезь к парню, — сказала она, — дай ему хоть опомниться, прийти в себя!

Я пришел в себя не сразу. Поцелуи меня опьянили. Я с трудом оторвался от Светланы. Она даже вынуждена была меня слегка оттолкнуть. Тут же мою руку ухватил Алексей. Затем я пожал заскорузлую руку Филиппа Григорьевича и после поздоровался с Марией Федоровной.

Автобус, развернувшись, ушел. А вещи остались лежать. Их было много. Я недоумевал, как все это мы потащим.

Отец предлагал мне свою служебную машину черную «Волгу». Зря, я отверг его помощь. Она была бы кстати.

За пять минут, ну чуть более, перед рейсовым автобусом ушел маршрутный — ему бы дождаться нас, так нет, а следующий — ожидать целый час, если не больше.

Я как самый крепкий и сильный взял на себя тяжелую ношу — огромный коленкоровый чемодан и направился в сторону дома. За мной поплелись Светлана, Алексей, Филипп Григорьевич и Мария Федоровна.

Мои цветы мешали девушке, и она часто останавливалась. Я, глядя, как она мучается, не выдержал и сказал:

— Да выброси ты их! Я тебе другие подарю.

— Ну, что ты Андрей! Я не могу — это твой первый букет мне, как жене. Он — дорог и я его донесу.

Мои новые родственники приехали среди бела дня. Солнце нещадно пекло и доставало нас. У всех по лицам катился пот. Особенно страдал Филипп Григорьевич, наверное, из-за того, что был человеком пьющим. Правда, в этот день он был как «стеклышко». Я знал, что мой отец не даст ему «высохнуть» и предложит выпить. Он был очень уж гостеприимным.

Мы несколько раз останавливались, отдыхали. Я жалел Светлану. Наша процессия была странной и возможно смешной со стороны. Я шел первым, за мной жена с двумя сумками, сшитыми из дешевого грубого материала, и букетом, затем Алексей, тоже не пустой, Филипп Григорьевич и замыкала строй — Мария Федоровна.

На нас смотрели редкие прохожие. Среди них попадались и знакомые. Я здоровался и как мог, отвечал на их реплики. В этой компании, я выглядел простачком. Но это от незнания существа всего происходящего. Однажды я об этом случае поведал своему другу Виктору:

— Андрей! — сказал он, — это как посмотреть. На самом деле все ведь не так. Ты сам добивался Светланы. Ты женился на ней. Возможно, ее отец и ухмылялся тому, как он ловко обвел тебя вокруг пальца, но на самом деле он помог тебе. Ты ему должен быть благодарен.

Да, это была сущая правда. Я представить себе не мог, сколько бы мне еще потребовалось времени, чтобы соединиться с девушкой. У нас все было на гране разрыва. И вдруг я муж, а она жена.

Улица, на которой я жил была новой. Она появилась на месте яблоневого сада. Он состарился и уже был не пригоден. Вначале был построен один дом, затем другой, и пошло. На ней ставили дома для элиты. Они больше походили на коттеджи. Филипп Григорьевич, когда увидел дом, в котором я жил так и сказал:

— Да, это не дом — это хоромы.

Он стоял в глубине двора в тени деревьев каштана, черемухи, яблонь, слив, вишен. Здание было шикарным, воздвигнуто из камня на четыре окна, крытое железом.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал я, открыл калитку и вошел во двор. Все последовали за мной. Я поставил большой коленкоровый чемодан на ступени крыльца. Дверь тут же распахнулась, и на пороге показался отец. Он окинул нас всех своим взглядом, поприветствовал и принялся помогать, вносить вещи в дом.

— На пороге, — бросил он реплику, — знакомиться не будем! Заходите в дом.

— Хорошо-хорошо! — ответил ему Филипп Григорьевич.

Наш дом был прекрасен и внутри. Он имел прихожую, коридор, кухню, подсобное помещение и четыре светлых комнаты. В них стояла хорошая и современная по тем меркам мебель. Она была изготовлена из дерево стружечных плит, сокращенно ДСП. В то время такая мебель только входила в моду. У нас был даже телевизор — чудо современной техники. В доме мы пользовались тапочками, чего не было у Светланы.

Мой отец Николай Валентович по праву хозяина провел гостей в зал, представил им мою мать Любовь Ивановну и сам познакомился с Филиппом Григорьевичем и Марией Федоровной. Затем он усадил гостей на кожаный диван. Я и Светлана уселись рядом, на легкие венские стулья.

Я, при знакомстве Николая Валентовича с Филиппом Григорьевичем заметил, что напор отца Светланы несколько спал. Мой тесть разительно отличался от того мужчины, с которым я виделся в поселке. Рядом с моим родителем Филипп Григорьевич был, как колхозник рядом с председателем, как рабочий перед директором завода — он проигрывал. Мой отец красовался в черном шикарном шерстяном костюме. На нем была рубашка, галстук — все это отца возвышало. В своем, пахнущим нафталином одеянии, Филипп Григорьевич не котировался. Он долго мялся, и не знал, что сказать. Мне его даже стало жалко.