Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"

Очевидно, что Гогенгейм испытал на себе влияние критического подхода феррарского университета. Как специалист по сифилису он соответствовал высокому уровню этой авторитетной школы. В то же время, его нельзя назвать верным учеником Феррары, которую он подчас не щадил в полемическом задоре. «Ни один осел, даже если он через силу тащит на себе искусство профессоров Монпелье, Феррары, Сиены, Болоньи и Парижа, не может осилить их философию» (X, 516), – писал Гогенгейм, имея в виду косность и неповоротливость преподавательского состава перечисленных университетов и их нежелание менять устоявшуюся систему. Однако, несмотря на жесткую критику, именно в стенах Феррары выросли и окрепли Николай Коперник из Кракова и Теофраст фон Гогенгейм из Виллаха, два выдающихся мыслителя и духовных революционера XVI века.

Глава II Медицинская практика, преподавательская деятельность, писательская работа и смерть

Человек думает, что обладает чем-то, чего на самом деле у него нет.

(IV, 496)

«Я много раз слышал от цирюльников, банщиков и других людей, которые хвалятся своим искусством, о том, что они пришивали на прежнее место отрезанные носы, после того как те пролежали в течение трех дней в снегу, а также приживляли отрубленные пальцы и другие части тела по прошествии нескольких дней со времени их обособленного существования. Не принимай всерьез эти бредни! Настоящий врач должен быть искренним, серьезным, смелым в своих высказываниях и не легковерным… будучи во Фриуле, я видел, как банщик приставил одному несчастному оторванное ухо с помощью клея, замазки и т. д. Все начали хвалить его и говорить, что он совершил великое чудо. Однако на следующий день ухо отвалилось, поскольку все это он сделал из чистого тщеславия» (X, 31).

Эта курьезная выдержка из «Большой хирургии» больше, чем реконструкция маршрута странствий Гогенгейма, говорит нам о характере парацельсовской опытности, которая красной нитью проходит через все естественнонаучные и медицинские труды Гогенгейма. Он выступает за энергичную, живую, человечную науку, воспринимающую человеческую личность в ее целостности. Немецкое слово «опытность» (Erfahrenheit) происходит от глагола fahren, который, в свою очередь, восходит к древневерхненемецкому faran. Обычно faran употреблялся для описания длительного странствия с сумой за плечами. В знаменитых «мерзебургских заговорах» этот глагол используется для описания путешествия на коне. Именно в странствиях приобретается опытность. И можно смело сказать, что Гогенгейм был не единственным, кто выбрал нелегкий путь вечного скитальца. Он не только обращал свою опытность против цирюльников, банщиков и доморощенных лекарей, но и пытался сделать ее краеугольным камнем вынашиваемой им реформы университетского образования. Странствующий доктор ополчался не только на ученых, но и на полуобразованных ремесленников от медицины. Приведенная выше цитата служит примером «аутопсии» неутомимого странника, которую не следует путать с простым перечислением школ и университетов. Их количество не обязательно свидетельствует о наличии у человека собственного аутентичного мировоззрения. Приведенная выше история не является единичной. За пять лет, с 1515 по 1520 год, Гогенгейм увидел и познал многое из того, что заложило основу его практического учения и составило фундамент его опытности.

Еще одним примером этой опытности являются наблюдения за развитием и последующим лечением зоба, о которых Гогенгейм подробно говорил в своих базельских лекциях. Если «у человека развивается зоб, значит, он был связан с горным делом», гласит сделанное им обобщение отдельных случаев. Он выделяет области Пинцгау, Этшланд и Граубюнден, жители которых наиболее подвержены этому заболеванию. Говоря о минералогическом происхождении зоба, он обращает внимание на состав воды в Пинцгау, который способствует развитию болезни (IV, 223). Одновременно он замечает, что видел в Этшланде женщин, которые пьют на восходе солнца собственную мочу и избавляются от зоба. Для лечения зоба Гогенгейм рекомендует различные солевые препараты. Среди них он называет венгерскую соль, которую жители Этшланда из-за ее благотворного воздействия называли солью от зоба (IX, 225). В этой связи способ лечения мочой не вызывает у Гогенгейма удивления. На фоне учения о трех принципах уринотерапия представляет собой не что иное, как один из вариантов лечения солью. Указывая на географическую широту распространения зоба, Гогенгейм говорит о специфике лечения этого заболевания в каждой области. Так, по его мнению, «зоб у жителей Граубюндена» требует комплексной терапии, так что его нельзя вылечить какой-то одной травой или определенным видом соли. [275] Подробное описание зоба у Парацельса насыщено примерами из собственного опыта, в которых автор придает большое значение традиционному лечению. Описанные им виды зоба, обусловленные тем или иным географическим положением, относятся к такого рода заболеваниям, когда одна только постановка диагноза говорит о том, что врач обладает недюжинными познаниями в географии и космографии, а также имеет за плечами огромный практический опыт. Гогенгейм сам говорит об этом в своей «Апологии», написанной в период его жизни в Каринтии. В базельских лекциях Парацельса различаются два пути лечения болезни: «медицинский», который включает в себя различные виды солетерапии, и «инструментальный», предполагающий хирургическое вмешательство. Следует отметить, что в лекциях ничего не говорится о кровопускании, которому придавалось большое значение в учении о четырех жидкостях и которое так мало значило в реформированной медицине Парацельса. Эти и многие другие наблюдения Гогенгейма показывают, что свойственные ему природные дарования и способности в области медицины были усилены практическими знаниями, приобретенными индуктивным путем. При этом странствующий доктор отчетливо осознает границы индукции. «Не доверяй своей опытности в вещах, связанных с природой, – писал он. – Врач распоряжается ими так же, как распутник распоряжается сердцем женщины. Он думает, что обладает чем-то, чего на самом деле у него нет, поскольку он не может доверить ей ничего из того, что у него есть» (IV, 496). Приведенное высказывание из комментариев на Гиппократа не следует понимать буквально. Это не столько отрицание надежности индуктивного метода, сколько осторожное предупреждение в духе сэра Карла Поппера. [276]

Четкое представление о границах эмпирической науки не умаляет значения опытности. В идеале серьезный исследователь должен обойти всю землю, чтобы в совершенстве познать изучаемый предмет. Стимулируя любознательность своих слушателей и читателей, Теофраст в то же время не выходил за рамки Старого Света и парадоксальным образом не проявлял интереса к новооткрытым землям. [277] Гогенгейм соизмерял свои знания с количеством пройденных километров. В полемике он не переставал подчеркивать, сколько земель, городов, областей и горных тропок осталось за его спиной. В отличие от современной химиатрии и биомедицины, врачебное искусство Парацельса можно назвать не микро-, но, скорее, макроскопичным. Оно не замыкается на исследовании деталей того или иного феномена, но является отражением и творческим осмыслением мировых процессов. Многочисленные географические объекты, дотошно перечисляемые Гогенгеймом, не имеют для него самостоятельной ценности. Они служат наглядной иллюстрацией медицинской программы, ориентированной на мир и человека в их целостности.

Макроскопический подход Парацельса хорошо прослеживается в следующем широко известном отрывке из его сочинения: «Неужели тот опыт, который я приобрел, принимая участие в военных походах в Венецию, Нидерланды и Данию, побывав в Неаполе, посетив Литву, Голландию, Венгрию, Далмацию, Хорватию, Родос, Италию, Францию, Испанию, Португалию, Англию и все немецкие земли, будет осмеян и предан забвению?» (VII, 374)

И в другом месте он пишет: «Я долгое время перенимал опыт выдающихся людей в немецких, итальянских и французских школах. Там же я стремился познать основы медицинского искусства. Я узнавал о медицине не только из лекций, рукописей и книг, но пытался расширить свои познания во время странствий. Мне пришлось побывать в Гранаде, Лиссабоне, Испании, Англии, Бранденбурге, Пруссии, Литве, Польше, Венгрии, Валахии, Словении, на Карпатах и в других землях, которые не стоит и называть. В крупных городах и небольших местечках я не переставал усердно расспрашивать знающих людей о том, что меня интересовало» (X, 19). «Я подвергаюсь нападкам со стороны людей, которые ведут войну против меня. Они изгнали меня из Литвы, затем из Пруссии и, наконец, из Польши. Я не пробудил симпатии по отношению к себе в Нидерландах, я пришелся не ко двору в университетах, я не нравился ни иудеям, ни монахам. И все же я благодарю Бога за то, что меня любят больные, которых я лечу по-своему. Ведь если бы я лечил их по рецептам Авиценны, то мне нечем было бы хвалиться…» (VI, 180). И далее: «Побывайте на ярмарке во Франкфурте, посетите земли московитов и… полюбуйтесь на звезды у святого Иакова (Сантьяго-де-Компостела)… и вот когда вы сможете похвастаться приобретенным опытом, то можете смело называть себя врачом» (VI, 350).

Последнее предложение напоминает скорее программу, чем отчет о проделанных путешествиях. Гогенгейм ценил любую возможность преумножения опыта. Несмотря на негативные впечатления, он со спокойным достоинством ученого вспоминает о Нидерландах и ряде областей Восточной Европы. Вероятно, наиболее ценный практический опыт Гогенгейм приобрел во время участия в военных походах, где ему приходилось в полевых условиях оказывать медицинскую помощь больным и раненым солдатам. Для начинающего хирурга, стремившегося как можно скорее пополнить сокровищницу собственного врачебного опыта, военная медицина, без сомнений, стала самой лучшей практической школой. Если Гален из Пергама, подвизаясь в амфитеатре, имел возможность совершать вивисекции на живых, здоровых людях, получивших свежее увечье во время гладиаторского боя, то Гогенгейм приобрел аналогичный опыт на войне. «Нельзя не признать, – писал христианский пацифист Райнольд Шнайдер, – что войны стимулировали медицинские исследования и в конечном итоге способствовали развитию и успеху медицины» [278] .

Гогенгейм принялся усердно возжигать ладан на алтаре Марса, предположительно, с началом венецианской кампании 1517 года, во время которой император Максимилиан вернул себе территории, отобранные у него в 1516 году итальянскими городами на лагунах. Обе стороны понесли потери убитыми и ранеными, но при этом ни одна их них не получила ощутимого преимущества.

В так называемой нидерландской войне Гельдернского союза против наследника престола, испанского короля и будущего императора Карла V Гогенгейм, по всей видимости без особого удовольствия, оказывал врачебную помощь раненым нидерландских сил. Его позднейшие отзывы о той кампании дают основание предполагать, что он всеми силами желал ее скорейшего окончания, а возможно, и дезертировал с поля битвы. Кажется, что, помимо общения с многоопытными антверпенскими торговками, ничто не скрашивало его существования в тогда еще объединенных Нидерландах.

После предположительного фиаско Гогенгейм в 1520 году присоединился к армии датского короля Кристиана II. В то время датчане слыли отчаянными рубаками, перед которыми дрожали даже шведские богатыри. Под бряцание сабель Гогенгейм в 1520 году вместе с победоносными войсками Кристиана проделал весь путь от столицы Дании до Стокгольма (X, 96).

Между 1520 и 1524 годами Гогенгейм, скорее всего, находился в Австрии, где он, очевидно, в это время активно занялся писательской деятельностью. Если принять начало 20-х годов за точку отсчета, то окажется, что приблизительно за 20 лет Гогенгейм написал около 20 000 страниц. Эта поразительная продуктивность не является уникальной. История Европы богата одаренными людьми, чья работоспособность, духовная мощь и творческая энергия продолжают вызывать наше почтительное удивление вплоть до сегодняшнего дня. Этот пространный список возглавляют Альберт Великий, Бах, Лейбниц, Моцарт, Якоб Гримм и другие.

Уставший от неопределенности и жаждущий увидеть четко датированные источники парацельсист может, добравшись до 1525 года, удовлетворенно потереть руки. Сочинение, посвященное Приснодеве Марии, было закончено в день Успения Богородицы 15 августа 1525 года. Оно открывается главой о «Зальцбурге – земле поющих крестьян» [279] . Зальцбург, который Гогенгейм называет «добродетельным, истинно немецким городом» (II, 3, X), в то время находился в управлении архиепископа Маттеуса Ланга. Начав здесь свою деятельность в качестве врача, ученого и писателя, доктор Теофраст получил право гостя, которым пользовался до конца своей незаметной карьеры. При этом он не стеснялся высказывать в многолюдных пивных и трактирах свое мнение, которое зачастую содержало критику местных обычаев и порядков. В то время Гогенгейм еще возлагал на Реформацию большие надежды. Он думал, что все слои общества в едином порыве сольются в реформационном движении и, упразднив значение храмовых зданий, окруженных каменными стенами, создадут духовную церковь. Опустошая в таверне очередную кружку пива (II, 3, 3), он смело излагал свои взгляды, которые, впрочем, не вызывали особого восторга у его гостеприимных хозяев. Среди последних был и друг Лютера, придворный проповедник Иоганн Штаупитц, не разделявший новаторские идеи уличного проповедника. [280] Вскоре по городу поползли нехорошие слухи: «Вы говорите, будто… я убеждал людей в том, что вы не совершаете бескровную жертву и не заботитесь о народе, – возмущался впоследствии Гогенгейм. – Но к чему было сердиться и на каждом углу выражать недовольство? Подумайте, ведь если я говорю по внушению дьявола, то люди должны были бы следовать за вами, а не за мной. Если же люди прислушиваются к моим словам, а не к вашим, то это происходит не без участия Святого Духа. Он показывает людям ваш лживый характер, лукавство и мошеннический нрав. В отличие от вас я говорю по внушению Святого Духа. Ваше же мошенничество имеет глубокие корни и восходит к Каину и другим лицемерам и епископам. Читая ваши работы, в которых лучше всего проявляется ваша личность, я убедился, что вы пустое ничтожество. Вам не нужно читать святых отцов. Они писали о теле, а не о душе и апеллировали к поэзии, а не к теологии» (II, 3, 6).

Этот текст хорошо отражает атмосферу времен Крестьянской войны. Он показывает, что духовные вопросы имели не меньшую важность, чем социальные и политические. Освобождение крестьян в 1525 году воспринималось восставшими как обретение подлинно христианской свободы при участии и благодатной помощи Святого Духа. Воззвания и проповеди этого периода, не имевшие официальной церковной санкции, представляли серьезную опасность для стабильности общества. С одной стороны, они угрожали власти и авторитету зальцбургского архиепископа, а с другой, ставили под удар тех, кто осмеливался во всеуслышание озвучивать крамольные идеи. Интересно, что в окружении простых людей Гогенгейм говорил иначе, чем во время ученых диспутов. Сложность и новаторство его научных концептов делали его выступления витиеватыми и непонятными, в то время как спонтанные проповеди оттеняли красоту и силу его личности, но в то же время делали его опасным для определенных общественных кругов.