Парацельс

Феррарские уроки не прошли даром и, подобно итальянским поэтам, Парацельс каждое свое научное произведение неизменно посвящал одному из великих мира сего, пытаясь снискать этим подарки и покровительство.

Но от Ариосто он мог получить и пример того, как поэты бунтуют против покровителей, чрезмерно требовательных и, может быть, недостаточно щедрых. Известно, что Ариосто, поссорившись с кардиналом Ипполито д'Эсте, писал:

Не хочет ли кардинал дарами Меня в рабы к себе закабалить? Я их отдам ему обеими руками, Чтобы опять вполне свободным быть.

И надо сказать, что Парацельс всю свою жизнь был более свободным человеком, чем это удалось феррарскому поэту.

Пребывание в Ферраре, независимо от занятий в университете, оказало несомненно большое влияние на формирование мировоззрения и характера Теофраста. Он здесь провел юношеские годы, когда особенно обострен интерес к окружающим общественным явлениям, а социальные и научные идеи воспринимаются как откровение.

Внешность города, вся городская жизнь намного превосходили богатством, разнообразием и занимательностью все то, что видел он в детстве в провинциальных Эйнзидельне и Виллахе.

В Ферраре юноша мог познакомиться с великолепными произведениями искусства, с гуманистическими тенденциями в науке и литературе и получить первые уроки свободного отношения к авторитетам, которым схоластическая наука придавала ореол непогрешимости. Здесь были более обнажены противоречия между различными слоями городского населения, между дворянством и буржуазией, внутри цехов, между городским плебсом и богатеями.

Обучаясь в Ферраре, Теофраст посещал соседние университеты Падуи и Болоньи и принимал деятельное участие в академической жизни. Позднее он писал о себе без ложной скромности, что в университетские годы был он не последним украшением тех садов, где рос.

Нет достоверных сведений о том, когда молодой Гонгейм начал слушание курса. В те времена поступали в университет в различном возрасте: тут были и мальчики 12–15 лет и юноши, а многие уже взрослыми садились на университетскую скамью, чтобы вместе с юнцами проходить науку.

Обычно учение начиналось с артистического (философского) факультета, как бы подготовительного к «старшим» факультетам, и, только получив здесь степень магистра, студент приступал к занятиям богословием, юриспруденцией или медициной. На старшем факультете юноше предстояло преодолеть тяжелый подъем по лестнице ученых званий. Через два года медик получал звание бакалавра. Его назначали для занятий с младшими студентами и давали высокое право носить круглую шляпу без полей. После нескольких лет занятий — новое испытание, и способный человек делался лиценциатом. (Оставалось взять последнее препятствие, выдержать еще 2–3 года преподавания и зубрежки, и наступал желанный момент. В торжественный день после публичной лекции и диспута его удостаивали степени магистра или доктора. Удачливого диспутанта приводили к присяге. Все присутствовавшие магистры осчастливливали его поцелуями по случаю принятия его в корпорацию, и ему вручались знаки его достоинства: книга как символ науки, кольцо и докторская широкополая шляпа. Тогда всходил он на кафедру — цель многолетних трудов была достигнута.

И несмотря на этот почет, все-таки на медицинских факультетах обучающихся было крайне мало. Один из современников дает этому краткое и точное объяснение: «так как в лучшем случае только большие города оплачивали ученого врача».

Парацельс упорно и настойчиво прошел всю эту длинную лестницу и в бою последнего диспута завоевал себе право именоваться доктором медицины, как написано на его книгах.

А упорства потребовалось немало. Ему, как иностранцу и бедняку, конечно, приходилось проживать в бурсе (общежитии для студентов), получившей печальную известность голодным житьем и жестокими нравами. Ежегодно на большие вакации держал он далекий путь домой в Каринтию, голодая и, может быть, нищенствуя в пути.

Схоластическое преподавание, заключавшееся в чтении и объяснении текстов, иссушало мозг и вызывало бессильный протест в пытливом юноше.

Медицина Галена, обновленная трудами арабов Авиценны (Ибн-Сина) и Аверроэса (Ибн-Рошд) преподавалась, как церковные догмы. Особым авторитетом пользовался «медицинский канон» Авиценны, который наравне с галеновскими произведениями заучивался и комментировался фраза за фразой, подобно священному писанию, или, как говорил сам Парацельс: «За евангелие принималось то, что никак ему подобным быть не может». Ему, приученному еще отцом к свободному исследованию, были глубоко чужды и ненавистны эти методы преподавания, и позднее он признавался: «Много раз я думал о том, чтобы оставить это искусство». Но он сумел преодолеть это отвращение и бесспорно обладал глубоким знанием трудов арабов и древних, Галена же он изучил столь досконально, что, по свидетельству одного из его учеников, «мог наизусть цитировать необходимые места из его сочинений».

Диспуты сначала должны были увлекать как состязание на остроту мысли и блеск словесных построений, но и это приедалось как бесцельная игра словами и насилие над памятью, ибо высшим достижением считалось уменье наизусть приводить длиннейшие цитаты из источников.

И получив, наконец, широкополую докторскую шляпу, молодой Гогенгейм мог вздохнуть свободно. Феррарское пленение кончилось, перед ним был открыт весь мир.

Его потянуло в неизвестные дали: увидеть чужеземные страны, новых людей и, может быть, узнать какую-то другую медицину, которой ведомы более глубокие тайны.

Врачебное искусство

В те дни, когда молодой Теофраст Бомбаст фон-Гогенгейм посвятил себя врачебному искусству, медицина имела за своими плечами многие века исканий и опыта.

Первые врачебные средства стары, как само человечество, даже древнее его, ибо инстинкт самосохранения подсказывал многим животным простые действия, направленные к устранению страданий и боли.

Изучение жизни животных показывает, что собаки при переполнении желудка едят траву, чтобы вызвать рвоту и опорожнить таким образом желудок. Обезьяны умеют с помощью своих рук извлечь из кожи попавшую в нее занозу или давлением остановить кровотечение. Предки человека, ведущие свое происхождение от человекоподобных обезьян, так же инстинктивно находили болеутоляющие средства.

Но дальше последовал замечательный процесс становления и развития человека, который поднял его на неизмеримо более высокую ступень по сравнению с остальным животным миром.

Основой этого процесса явился труд, преобразовавший человека. Трудовая деятельность привела к развитию рук как естественного орудия труда, научила первобытных людей создавать и использовать искусственные орудия. Общественный труд повлек за собой зарождение членораздельной речи; под его влиянием усовершенствовались мышление и мозг, уточнились органы чувств.

Все это предопределило переход к сознательному накоплению опыта врачевания, к пытливому отысканию в окружающей природе вещей, обладающих целебными свойствами.

Обнаруженные при раскопках костные остатки первобытных людей показывают, что тогда уже были ведомы способы заживления переломов и тяжелых ранений. Из наблюдений над жизнью дикарей известно, что они умеют применять элементарные хирургические приемы, что против внутренних страданий они употребляют ряд лекарств (хинная корка, листья кока, ипекакуана и др.), до сих пор сохранившихся в арсенале лечебных средств цивилизованного общества.

Однако уже в первобытном коммунистическом обществе возникновение религиозных представлений привело к тому, что в область врачевания проникли магические «чудесные» элементы. В качестве средств против болезни люди начали использовать заговоры, заклинания, амулеты.

С образованием классового общества господствующие классы захватили медицинские знания в свои руки; жреческое сословие древних государств сделало их своей тайной и привилегией. В храмах Вавилонии, Египта и позднее в Греции происходило дальнейшее накопление опыта практического врачевания. Эти тайные знания ревниво охранялись жрецами от любопытных глаз простого народа и разглашение их наказывалось смертью, ибо уменье исцелять боль и излечивать болезни увеличивало в глазах эксплоатируемых масс значение и мощь господствующих классов.