Параджанов

Вот и еще один камень заложен в фундамент фильма, и камень этот станет краеугольным.

Начинается танец, загадочный, магический, смутный, словно сотканный из предчувствий. Конечно, такой танец трудно представить в грузинской деревне. Танец вне времени и пространства. Традиционные восточные мелодии переплетаются с современными ритмами электронных инструментов. Для Параджанова в этом придуманном танце важно возвращение к его первоосновам: ворожбе, заклинанию. Но внезапно он резко обрывается…

Черный всадник приносит черную весть:

— Сурамская крепость опять рухнула!

— Жертва, приближается жертва, — шепчет Вардо и падает в обморок.

Титр «Начало пути» вводит новую тему в картину. Впереди у героев дорога.

Судьба крепости и судьба героев картины будут находиться в движении. Установить их взаимосвязь пока невозможно. Разве что на грани смутных предчувствий, переплетающихся, как в представшем танце-ворожбе.

Но, прежде чем продолжить действие, Параджанов дает своеобразную заставку для этой новеллы.

На экране искусственный конь, осыпанный розами, такой же придуманный, декоративный, как и представший танец. Пока видны лишь розы, но шипы здесь тоже есть. Шипы возникнут позже.

Запомним этого коня, он многое объяснит потом.

Ночное свидание влюбленных, их страстные объятия также даны на фоне пасущихся коней. Они возникнут и в финале…

— Я знаю, ты не вернешься, — шепчет Вардо.

— Вернусь… — обещает Дурмишхан. — Соберу деньги и выкуплю тебя.

Громкий стук копыт. Два всадника скачут по каменистому плоскогорью. Погоня… Рано ликовал Дурмишхан. Обманом оказался княжеский дар, пускал он пыль в глаза высокому гостю.

Догнали Дурмишхана, выбили из седла, отобрали коня…

— Забери тогда и кинжал! Забери все… — рыдает Дурмишхан, катаясь от горя по земле. — Не нужна мне такая воля…

А что, собственно, произошло, откуда такое отчаяние? Гонорар за танец был вполне щедрым — Дурмишхану дали вольную. Ну, а конь… Прихвастнул князь, вот и все. Но Дурмишхану без коня воля не нужна… Почему возникла такая бурная реакция? Что этим хотел сказать Параджанов?

Тут нам необходимо вернуться к 5 октября 1982 года, дню, когда Параджанов получил волю после третьего заключения. Иначе у нас получается чересчур оптимистичная «монтажная склейка» в духе его первых соцреалистических фильмов: освобожденный из-под стражи Художник выходит на сцену Дома кино с премьерой нового фильма. Однако до «радостной весны» пролегло еще три зимы… И потому вернемся в 1982 год.

Разумеется, в его освобождении сыграло роль не только письмо Беллы Ахмадуллиной или Софико Чиаурели. Время менялось, и интригами в духе «шерше ля фам» дело уже не решалось. В данном случае большое значение имел и голос всей мировой интеллигенции. В частности, помогла встреча Шеварднадзе с Тонино Гуэррой. Оба они оказались на отдыхе в Ликани (Грузия), и Гуэрра попросил о встрече, на которой с присущей ему страстностью доказывал, что Параджанова нельзя оставлять без работы.

Доводы оказались убедительными, и по возвращении Шеварднадзе в Тбилиси последовало распоряжение дать Параджанову работу. Нашли удобную форму, чтобы избежать трений с КГБ: актер Додо Абашидзе хочет дебютировать в качестве кинорежиссера, а поможет ему разобраться в специфике кино Параджанов. Выступит в роли консультанта. Выглядело это вполне безобидно, и разрешение Москвы было получено. Все на студии, конечно, понимали, что снимать «Легенду о Сурамской крепости» будет именно Параджанов, а Додо лишь прикрытие…

И хотя в титрах фильма стоят фамилии двух режиссеров, к чести Додо Абашидзе, роль прикрытия он сыграл великолепно. Очень мужественный и рыцарственный человек, он своей мощной спиной прикрыл Параджанова и, создав ему все условия для работы, ни разу впоследствии даже не намекнул, что официально он является одним из режиссеров этого шедевра. У него было другое, весьма активное, участие в творческой работе: как актер он сыграл в фильме две замечательные роли.

Такова история «возвращения», последовавшая за «ортачальской историей». Так Параджанов смог встать у съемочной камеры, забыв как страшный сон тесную камеру ортачальской тюрьмы…

За эти девять месяцев пришла в мир не одна новая жизнь. Зато у Параджанова эти месяцы сократили жизнь не на один год. Он вышел окончательно больным, и только его удивительная «энергоемкость» помогла ему продолжить свою творческую жизнь. Но нам пора снова вернуться к долгожданной премьере…

Начиная с «Киевских фресок», Параджанов вводит в свои фильмы исповедальную тему, включает в повествование мотивы собственной биографии.

Почему так горько плачет Дурмишхан, лишившись коня? Почему в отчаянии катается по земле? Ведь князь дал ему свободу, он больше не раб… Но что свобода без стремительного бега в новые дали!..

Не о своей ли боли кричит Параджанов устами Дурмишхана? Да, тогда, под Новый год, он вышел на белый снег свободы. Но как долго пришлось ему брести через бесконечную череду дней и лет, пока он снова не оседлал своего коня, как долго пришлось ждать, пока его конь — вдохновение — не понес в желанные дали новых фантазий и ярких видений, воплощаемых на белом как снег экране.

После сцены горя Дурмишхана перед нами снова знакомые античные развалины — сценическая площадка не только в своей условности, но и в условности повествования будет возникать в фильме как рефрен. Куда бы ни перекидывались события: в горы, моря, в христианские храмы или мусульманские караван-сараи, — она как магнит притягивает всех героев, все действие.

Сейчас сюда вступает торговый караван. Час намаза — молитвы. Расстелив небольшие коврики, купцы приступают к привычному ритуалу. Хозяин каравана подзывает удрученного Дурмишхана. Тот удивлен, услышав грузинское приветствие. Так происходит знакомство с одним из главных героев фильма. Осман-ага, он же в прошлом Нодар Заликашвили (его роль блистательно исполнил Додо Абашидзе), с удивлением слушает горестную исповедь Дурмишхана (не менее замечательно сыгранного Зурабом Кипшидзе).

— Ты счастлив! — заключает Осман-ага. — Бог даровал тебе свободу без крови. (Запомним это.) Мне же она обошлась ценой вечной муки…

Возникает новелла, рассказывающая о судьбе Нодара Заликашвили, о том, какие жестокие испытания выпали ему и как превратился он в Осман-агу.

Князь продал крепостного юношу за пару охотничьих собак, но мало того, издеваясь, надел на него и его мать одно ярмо и приказал молотить зерно. Не выдержав испытания, мать Нодара умерла. Он сам похоронил ее и отомстил князю — убил его, а затем убежал из родного села.

Его приютил турецкий торговец, переодел в женское платье и пытался перевести через границу. Но обман был раскрыт. Пришлось Нодару переменить веру и принять мусульманство. Вот он с обритой головой, одетый в турецкий халат, на котором алой полоской крови — след от обряда обрезания, понуро бредет в неизвестность.