Параллельно с кризисом

Интересно... И нафига Владимир православие ввел. Конечно и хор Величественен... Но орган! О, орган! Domine Deus.

Хотя, мы тогда были молоды. А для того, что бы понять Великое, надо подготовиться. И что бы объединить дикие народы, надо быть немного дикими. Немного такими же.

Несчастные. Сколько несчастных ходят и не знают, не слышат... Каюсь. И я был глух. Ведь месяца три не включал шарманку. Ведь есть, есть удовольствия, в своей красоте и глубине превосходящие любые, самые-самые большие удовольствия телесные. Музыка. Как прекрасна музыка... А я о Пожарских котлетах. Нет и нет. Лучше капусту. С сосиской. Не могу без мяса. Прости меня...

Все. Писать...

Что? А если попробовать полную отсебятину и околесицу. Это модно...

И так...

"Великая черная дыра, с названием город Б., находилась на пересечении, когда то оживленных, а ныне пришедших запустение, богатых торговых путей. В городе Б. люди рождались, любили, работали и достигнув сорока годов воплощали в жизнь все свои мечты, находясь в полном неведении о духовных потребностях, коими наградил человека создатель. После этого они предавались тихому умиранию, отдавая отторгающуюся плоть своим детям. И так продолжалось из века в век.

Попавший в город случайный прохожий, часто не мог из него выбраться. Так как здесь хоть и было грязно и глухо, еда, выпивка и тепло - всегда находилась для любого. В нем плохо пахло, но хорошо кормилось. Пайка сытой каши, под теплой крышей тебе всегда была приготовлена.

В этом городе и родился герой нашего повествования, коему надлежало стать Великим начинателем. Но несмотря на почти критический возраст, для всех местных жителей, он не догадывался о возложенной на него миссии и дремал, как куколка перед своим превращением в бабочку, ожидая часа выйти в свет и развернув волшебные крылья красоты и разума, возвестить о идущей за ним благодатью.

И так - все по порядку.

Был месяц май, сирень цвела и жизнь казалось уж прошла..."

Что то не то... И это после великих и вечных звуков... И это после органа... После молитвы в исполнении Великих артистов...

Неужели во мне так засела эта бытовуха, что ни чем ее не изгнать нет ни какой возможности? Только об одном все мысли... Только об одном. О приземленном и плохом.

Стук в дверь. Мои пришли с катка. Иду открывать. Компьютер выключен и сегодня больше не проснется.

Я не создал ни чего достойного. Прости меня, господи.

Щеки красные. Радостные. А почему я с ними не хожу?

Накатались? Зря не хожу? Много таких? И кто? Да. Знаю. С нами учился, в параллельном. Депутат. И эта? Семьями? Много... Так коньков нет. Купить? А в прокат не дают? Дают.

Сходить, что ли, как-нибудь. Пожертвовать Бахом? И своим временем. Как жалко, что нет времени на все. Или на каток, или Бах, или работа на Вечность...

Время. Уходит... Убегает. Уже среда. Прошло три дня недели. Что же за это время я полезного делал? Ни чего! Нет. Стоп. Починил тете Дусе кран. Еще? Написал одну строчку великого романа. Еще? Все! Остальное уйдет в песок. Раствориться в небытие. В том числе и строчка романа... Совсем не великого, а так... Ни кому не нужного...

И будет укором. И запишут на небесах как смертный грех, ангелы небесные, что не использовал данное Всевышним, самое главное, самое большое на свете - жизнь. И не просто жизнь, но жизнь разумную. Подрастерял, порастратил на Пожарские котлеты, на секс, на пасьянс, на шефа, на Николая Ивановича, на краны эти долбанные.

Мне даден мозг. Его в руках своих держу. А для чего? Что я могу?

Десять. Пописать и спать. Пора, пора, пора в кровать. Детям.

Мне нет. Все уснут. Я сяду за компьютер. И буду работать. Создавать шедевр достойный быть... И хер с этим Николай Ивановичем, с кранами, с шефом... До часу ночи, нет до двух, буду писать.

Не буду. Я не знаю что... Даже темы ни какой нет... Неужели я глуп и не достоин.

Стоп. Я же Кинга распечатывал. Пусть спят. Почитаю. До одиннадцати. Жизнь еще не кончилась.

Чай пьют... С мороза, конечно хорошо. Ну и я с вами за компанию...

А что это у Пашки? Как где? На голове. Шишка огромная. Упал? Что же вы не смотрели? С вами ходить и смотреть? Значит вы будете развлекаться, а я буду нянькаться? Я не лежал и в телевизор не пялился. Что, что... Что надо, то и делал. Что... Какое твое дело. Я что не могу для души, для себя чем-нибудь заняться? Могу... Вот и занимался...

Сказали уже... Жалуются. Громко музыку включаю. Очень громко. Им дебилам нет бы радоваться - когда еще такое услышат, так нет... Не довольны... "Золотое кольцо", что каждый день по телику гоняют, слушать не даю... Сравнили - Бах, Вивальди и "Золотое кольцо"...

И как услышали то? Эта глухомань с пятого этажа, сама телевизор включает всему дому слышно... А тут что ты... Мешаю я...

Может сказать - вот, решил написать книгу. Будет поддерживать в начинании? Спрошу...

Решил писателем стать. Я после музыки начал сочинять кое что...

Что и следовала ожидать: хи-хи, да ха-ха. Ни чего у меня не выйдет... Старый уже писать то... Лучше бы детьми занимался...

Что Санек? Сколько за книги платят? Не знаю... Зачем тогда писать? Как зачем?

Даже не дослушал. Пошел ноги мыть... Не интересно ему, если просто человек высказаться хочет... Или изменить свой образ жизни. Ради вас, ради детей... Или не понимает еще?

Всё. Всем спать! Спать я сказал. Ложись Пашка! Спать! Воды?

Так. В воде отказывать нельзя... Может и вправду пить захотел?

На, пей.

Выпил. Весь бокал...

Теперь спать. Спать...

Улеглись. Почитаю. Сразу с середины...

Итак... Стивен Кинг. Как писать книги.

"Коллеги учителя мне нравились, детишек я любил - даже ребята типа Бивиса и Батхеда могут быть интересны, - но почти каждый вечер пятницы у меня было такое чувство, будто я провел неделю с подключенными к мозгу электрокабелями. Если подступало у меня когда нибудь неверие в свое писательское будущее, так это было тогда. Я видел себя через тридцать лет, все в том же мешковатом твидовом пиджаке с латками на локтях, с вываливающимся поверх ремня пузцом от излишнего потребления пива. У меня будет кашель курильщика от тысяч сигарет "Пэлл Мэлл", толстые очки и штук шесть рукописей, которые я иногда буду вытаскивать и возиться с ними - обычно в подпитии. На вопрос, что я делаю в свободное время, я буду отвечать, что пишу книгу - а что еще делать в свободное время уважающему себя учителю словеснику? И я буду врать сам себе, уговаривать себя, что время еще есть, что были писатели, начавшие в пятьдесят, да, черт возьми, и в шестьдесят лет тоже. И много таких.

Но ключевую роль сыграла моя жена - в те годы, когда я был учителем в Хэмпдене (и стирал простыни все в том же Нью Франклине во время каникул). Предположи она, что время, которое я трачу на писание на крыльце нашего наемного дома на Понд стрит, или в прачечной, или в нанятом нами трейлере на Клатт роуд в Хермоне, потрачено зря, думаю, у меня бы половина энтузиазма пропала. Но Табби ни разу не выразила ни малейшего сомнения. Ее поддержка была постоянной - одна из немногих хороших вещей, которые я мог принять как данность. И всегда, когда я вижу первый роман, посвященный жене (или мужу), я улыбаюсь и думаю: "Вот человек, который знает". Писательство - работа одинокая. И если есть кто то, кто в тебя верит, - это уже очень много. Тому, кто верит, не надо произносить речей. Он верит - этого достаточно".