Паранойя. Почему он?

 -Обязательно набери мне, как приедешь со свидания и освободи завтра весь день, иначе я за себя не ручаюсь! – пригрозила Олька, открывая передо мной парадную дверь.

– Хорошо, - натянуто улыбнувшись, целую ее напоследок и подхватив сумочку, направляюсь к ожидающей меня машине.

Спина прямая, шаг ровный, на губах улыбка – всё, как и час назад, вот только внутри вместо радости и предвкушения, с которыми я вошла в этот дом, пустота. Даже боли нет. Вообще ничего нет. Меня будто эмоционально парализовало, стянуло что-то в груди раскаленным жгутом с такой силой, что не вдохнуть, не выдохнуть. Трясет только всю, как припадочную. Перед глазами стоит искаженное бешенством лицо, и я не могу унять эту дрожь.

Господи, Олин отец. Он – Олин отец!

В голове не укладывается весь этот сюр. И в тоже время все становится на свои места. Пазлы, еще вчера казавшиеся неподходящими, завершают неприглядную картину.

Картину, в которой я влюбилась в нарисованного иллюзиями мужчину и, как полная дура, легкомысленно отмахивалась от любых сомнений, намеков и даже фактов. А ведь всё указывало на то, что за этим образом парня – рубахи скрывается кто-то другой. Кто-то грубый, циничный, жестокий… Но я гнала от себя эти мысли, точнее – как и всякая влюбленная идиотка, верила, что особенная для него, и что по отношению ко мне он честен, открыт и порядочен.

Святая наивность! – как сказала бы моя тетушка. Вот только наивность ли?

Скорее, глупость. А еще самообман и страх.

Я до безумия боялась вновь стать ненужной, второстепенной, «довеском»… Той, кем всегда ощущала себя до встречи с ним. Даже Олька не могла полностью заглушить во мне это чувство ненужности. Я всегда оставалась недолюбленным ребенком, ярмом, висящим на шеях родителей. И только с ним все это вдруг утратило такое фундаментальное значение. Только с ним моя внутренняя зажатость будто исчезла. Не в раз, конечно, но с каждым разговором, взглядом, я чувствовала все больше свободы и все меньше страха быть открытой, быть собой. Я перестала стесняться своих мыслей, своих желаний, своего хобби, перестала казаться лучше, чем я есть. Я просто наслаждалась нашим общением. Его интерес, его внимание, отклик заменили для меня весь мир. И в какой-то момент стало вообще абсолютно все равно, что я не нужна своим родным. Главное - я была нужна ему. Он так всегда смотрел на меня, что не оставалось сомнений - здесь и сейчас только я имею значение, только я ему по-настоящему интересна, только меня он хочет. От этого сносило крышу. Я захлебывалась чувствами, новыми ощущениями, «новой» собой и не хотела ни в чем разбираться. Я просто хотела любить его и делать счастливым. Вот так по-бабски глупо и, пожалуй, все-таки наивно.

Сейчас же от этого становится невыносимо тошно. Господи, такая дура! Зажмуриваюсь, а перед мысленным взором, как кадры киноленты последние полчаса; он врывается в туалет, и грубо, без колебаний добивает меня, показывая мое место в системе своих ценностей, точнее то, что такого места в ней просто-напросто нет. Что я – ничего не значащий эпизод, и ему абсолютно наплевать, как низко он упадет в моих глазах. В конце концов, какая уже разница, если маски сброшены?

Но для меня почему-то разница была. Несмотря на всё, что вскрылось, я не думала, что он НАСТОЛЬКО мерзкий ублюдок, чтобы опуститься до угроз, и вести себя так по-скотски. У меня в голове не укладывалось, как можно утром ласково подтрунивать и писать, что соскучился, а буквально через пару часов вылить ушат помоев, словно перед ним какая-то шваль, прицепившаяся в грязном притоне.

Я, правда, этого не понимала. И не потому, что дура набитая, и жизнь мне казалась сказкой. Нет. Как и все, я знала, что вокруг полно моральных уродов, и всякое бывает. Но знать – это одно, а понять, что именно с тобой случился этот моральный урод – совершенно другое. До последнего надеешься хотя бы на то, что ему хоть немного стыдно, хоть самую малость совестно; что влюбилась ты не в конченную сволочь.

Но, увы. В конченную. Не было ему ни стыдно, ни совестно. Плевать он хотел на меня и на все, что ему не выгодно. Беспринципная, наглая, способная на гораздо более отвратительные вещи, беспощадная зверюга. Глядя в его, горящие бешенством, глаза, я это понимала очень отчетливо. Смотрела и цепенела от ужаса. Почва уходила из-под ног, стоило только в полной мере осознать, кому я позволила коснуться себя, с кем хотела провести сегодняшнюю ночь, о ком, черт возьми, были все мои мысли.

Ведь эта грязная скотина не просто женатик, он – отец моей Ольки! И я целовалась с ним, кончала от его ласк, хотела его… Господи, это какой-то кошмар! Я не представляла, как буду смотреть Проходе в глаза. В эти гребанные, синие – пресиние глаза…

Теперь становилось понятно, отчего так ёкнуло внутри, когда с Олькой встретились взглядами. Видимо, не зря говорят, что сердце не обманешь - угадало оно любимые черты. Пожалуй, над всей этой Санта –Барбарой можно даже посмеяться, но мне ни то, что не смешно, мне никак. Не чувствую ни боли, ни обиды, ни разочарования – ничего не чувствую, да и нечем. Все там оставила: мечты, надежды, душу, сердце, как ту чашку с чаем уронила прямо ему под ноги, а он и раздавил. И нет больше наивной, глупой Настьки, осталась только та, которая никому не нужна. Пустая, раздавленная и оцепеневшая.

В таком состоянии я приехала домой и провела следующие несколько дней. Я не истерила, не плакала, не жалела себя. Я просто закрылась в своей студии, под которую мне выделили гостевой домик, и свернувшись калачиком в подвесном кресле у панорамного окна, смотрела невидящим взглядом вдаль.

Звонила Прохода, звонила Лиза, звонил папа, но я не отвечала, зная, что как только сделаю шаг из своей психологической изоляции, на меня обрушится весь тот шквал эмоций, который невероятным усилием воли пришлось запереть внутри себя, чтобы сохранить хоть какие-то остатки гордости. Не знаю, каким чудом мне это удалось, но я всеми силами продолжала держать оборону. Я боялась притаившейся где-то на глубине души боли, боялась отчаянья, слёз и бесконечных мыслей о нем. Мне было уютно в моем коконе пустоты и безделья, поэтому я не разговаривала даже с домашними, сославшись на простуду.

Наверное, мой уход в себя мог продлиться несколько недель, но Олька была не из тех, кто молча сидит и ждет. Вскоре она без приглашения заявилась ко мне домой, чем немало удивила мою матушку, и несмотря на сообщение о том, что я болею, потребовала встречи. Деваться было некуда, поэтому я передала охране, чтобы впустили.

– Вознесенская, я тебя убью! – ворвавшись в мою мастерскую, с порога начала возмущаться Олька. Но увидев меня, переменилась в лице. – Насть, с тобой че? – ошарашенно выдохнула она, присаживаясь на корточки возле моего кресла.

«Со мной твой папа», - невесело усмехнулась я про себя, но для Оли постаралась выдавить что-то похожее на улыбку.

– Ничего, просто… отравилась, - последнее слово я уже произносила еле слышным шепотом. Грудь сдавило от поступивших слез и стало нечем дышать.

– Угу, и токсины прямо в голову пошли, да? – с ласковой ехидцей уточнила Олька. У меня вырвался смешок, а вместе с ним всхлип. Прохода тяжело вздохнула, и покачав головой, обняла меня. Этого оказалось достаточно, чтобы сорвать хлипкий замок моего самоконтроля. Боль взрывом разнесла внутри все на ошметки и ядом потекла по венам, наполняя меня до отказа.

Уткнувшись в Олькино плечо, я зашлась слезами. Мне было так плохо, так стыдно, мерзко и больно, что хотелось на стены лезть. Разочарование топило с головой, сжигало мою душу. Я вспоминала, как лежала по ночам с глупой улыбкой, прокручивая в голове наши встречи: его обалденную улыбку, его горячие взгляды, его подтрунивания. Вспоминала себя - дурочку влюбленную, взлетающую от каждого ласкового слова. Я никогда не была такой счастливой, как в те недели с ним. Я вообще, как оказалось, до него не знала, что такое счастье. Теперь же… я не знала, как мне жить, я загибалась от стыда. Меня будто сдернули с невероятной высоты и шарахнули со всей дури об асфальт, размазав по нему уродливой правдой.

Так больно… Как же это зверски, невыносимо больно!

Я ведь в этого козла по уши. С ума схожу. От одного взгляда уносит. Он улыбается, а меня трясет всю, как припадочную, планки срывает. Я ни о чём так в своей жизни не мечтала, как о нём. И теперь не знала, что мне делать и как быть. Я ведь даже рассказать ничего не могу.

Господи…

Ну, почему? Почему всё должно быть так… Почему он? Почему я? Почему все мы?

Меня скрутило очередным спазмом, и я заревела в голос, не в силах терпеть это рвущее на части отчаянье.