Парашютист
Шрифт:
– Во, гляди, это, кажется, балерина, верно?
– Похоже на то.
– А этот с кайлом, геолог что ли?
– Да, геолог. Без уха.
– А этот?
– Кажется, доктор, - с отвращением проговорил Лацис.
– Без носа.
– Да. Отбили, должно быть, нос. Знаешь, Лацис, я понимаю, что эти скульптуры нынче считаются безвкусицей. А с другой стороны, мне кажется, какой-то смысл в них все-таки до сих пор есть.
– Какой же?
– А такой. Идет человек по аллее. Ну, скажем, футболист. Идет себе, идет. Бабах!
И видит скульптуру футболиста. Вот и подумает: " Надо же , люди старались,
Глядишь - и побольше забивать начнет. Что это с тобой?
Лацис стоял как вкопанный.
Следующая скульптура изображала парашютиста в момент приземления. Руки раскинуты. Ноги согнуты в коленях. На груди лямки. И торчащие конусом прутья из рюкзака, означавшие, видимо, натянутые стропы.
– Мама родная!
– Лацис застыл и не двигался.
Печально шелестели ветви акаций. Скульптуру зеленоватым светом освещала луна.
Горбунов же откровенно обрадовался.
– Смотри, и про нашу профессию не забыли! Ты знаешь, мне сразу прыгать захотелось, веришь, нет? Неважная, конечно, скульптурка, а все равно приятно.
Гадом буду, если в Кракове не выиграем, а, Эдик? Я согласен, что это не такое уж художественное произведение, сколько для стимула... Смотри - и человека-то слепили в натуральную величину, чего молчишь?
– В натуральную величину, - повторил Лацис.
– Нет, Сережа. Это не для стимула.
Это надгробный памятник. Это знак.
– У тебя взгляд стал на вещи какой-то негативный, - разозлился Горбунов.
– И сам какой-то поникший, не нравишься ты мне в последнее время. Ну не запала тебе скульптура, не смотри. Воздухом дыши. Акациями любуйся. Смотри, как весело шелестят ветвями! А луна прямо как солнце.
– Не могу я , Сережа, любоваться акациями.
– Лацис не отводил глаз от скульптуры.
– Ты вот что... извини... Не принято у нас, конечно. Но у меня к тебе одна просьба.
– Голос Лациса стал каким-то глухим.
– Если что со мною случится, помоги Валентине.
– А что с тобой может случиться?
– Пока не знаю. Но если что случится... ты ей помоги. Все.
– Ты это брось!
– Горбунов почувствовал, как комок подкатывает к горлу. Чтоб я такого больше не слышал. Понял? Случится с ним... Заехать бы тебе разок по морде, чтоб пессимизм слетел! А? Может, заехать?
– Ну, заедь.
– Нет, не буду! Ты этого хочешь. Придется из тебя человека делать, размазня.
Доктор, видите ли, в него скальпелем запустил. Он и расклеился. А как черную запаску раскрывал за 150 метров - не боялся? В общем, слушай, слова лишаешься.
Приезжаем из отпуска, готовимся к Кракову и будем прыгать. Понял меня? Повтори!
– Понял. Будем прыгать. Мне как-то, Сережа, уже все равно.
– И вот еще, - не успокаивался Горбунов.
– Вот что... Вот это, то, что перед тобой, есть никакой не надгробный памятник. Перед тобой статуя. Это статуя, увековечивающая наш труд. И она меня как парашютиста приободряет.
– Он глядел Лацису в глаза.
– Приободряет, понял?
– Хорошо, приободряет, - повторил Лацис.
– Ну вот. Теперь, кажется, все...
– Ты о чем?
– Да вон...
Прямо навстречу по аллее к ним приближалась фигура в кожаной куртке.
– Закурить есть?
Это была Смерть. Правая рука ее была в перчатке. В лунном
свете поблескивали зубцы кастета.– Свои иметь надо, - хладнокровно парировал Горбунов.
– Я к тебе не обращаюсь, ступай мимо, - Смерть опять перевела взгляд на Лациса и сделала шаг в сторону, предлагая жестом Горбунову следовать дальше.
– Чего-чего?
– Горбунов, делая вид, что не расслышал, наклонил голову.
– Проваливай, - Смерть снова сделала знак Горбунову, - мне вот этот герой нужен, а не ты.
– Иди-иди, Сережа. Это только меня касается, - прошептал Лацис.
– Это мои проблемы, Сережа. Иди.
Горбунов еще несколько секунд удивленный постоял, а потом коротким ударом справа залепил незнакомцу в челюсть, да так, что тот отлетел в кусты.
Смерть вскочила, бросилась было на Горбунова, но приостановилась и, подумав мгновение, побежала обратно по аллее и быстро исчезла. Не прошло и минуты, и друзья не успели даже начать обсуждать инцидент, как раздался свисток и активный оперативный топот. Смерть вновь бежала навстречу парашютистам, правда, на этот раз уже без кастета, но в красной повязке дружинника и с четырьмя милиционерами за спиной.
– Ах, ты уже в дружинники успел записаться, падла!
– возмутился Горбунов и, ничуть не стесняясь, вторично отправил незнакомца поваляться на обочине.
Дальнейшее сопротивление друзей, правда, было осложнено численным превосходством сил правопорядка. Горбунов, хотя и не сдавался долго, вырывался как лев, несколько раз сбрасывал наседающих милиционеров, но в конце концов оказался-таки в наручниках и с заломленными назад руками. А Лацис, который вступил с борьбу неуверенно и вяло, уже давно лежал под двумя сержантами лицом вниз, пытаясь повернуть голову и объяснить, что друг его здесь ни при чем. Все это время Смерть бегала вокруг, что-то кричала, что-то советовала милиционерам и по возможности старалась пнуть то Лациса, то Горбунова исподтишка. Через пятнадцать минут оба парашютиста сидели в "воронке", а через полчаса за железными прутьями решетки камеры предварительного заключения. Им было видно, как человек в кожанке и с красной повязкой, размахивая удостоверением дружинника, что-то объяснял лейтенанту, составляющему протокол.
Ночью друзей развели по "одиночкам". А на следующее утро Лациса пришла навестить Смерть.
– Не удивляйся, - хохотнула Смерть.
– Я тут сказала дежурному, что твоя родственница. И, пожалуйста, без дураков... Думаю, что сегодня самое время обо всем договориться.
– Сволочь, - прошептал Эдвардас.
– Горбунов-то здесь причем?
– Горбунов?
– Смерть задумалась.
– Да ладно... С Горбуновым своя история. Мне он не нужен. Больше чем за драку с него спроса не будет. А ты... на вот! Смерть развернула салфетку.
– На, вот... я тебе пирожков принесла.
– Уноси. Все равно есть не буду.
– Эдвардас сидел на полу в углу камеры и смотрел на стенку перед собой.
– Напрасно-напрасно. Пирожки горячие, свежие... Только что в ларьке купила. Да ешь! Не отравленные. Не бойся. Здесь же такой баландой кормят. Уж я-то знаю, поверь.
Эдвардас взял пирожок, но есть не стал, а держал в руке, разминая хрустящую корочку и по-прежнему глядя на стенку.
– Я ведь, Эдик, пойми меня...
– Смерть присела рядом и тоже взяла один пирожок.