Парашютисты

Кузя видел только сапоги, но впечатление было такое, будто все солдаты уже в строю - стоят, застывшие по команде "смирно". Тихо, настороженно стоят, лишь легкое, спокойное дыхание слышится...

Кузе не хотелось шевелиться. Долго лежал, свесившись с койки почти до самого пола, и все глядел на сапоги.

– Ты что?
– сквозь дрему спросил Слободкин.

– Ничего.- Кузя еще раз глянул на воображаемый строй.
– Завалилось вот кресало куда-то, никак не могу отыскать.

– У меня есть. Вставай, покурим.

– Скоро подъем?

– Через час.

– Еще всласть накуримся.

– На что ты все-таки уставился там?
– Слободкин проследил взглядом за тем, куда так пристально смотрел Кузя.

– Больно красиво сапоги стоят. Ровно, как по линеечке.

– В каждой роте есть свой Брага, наверное. Иначе б так не стояли.

Они вышли, осторожно ступая по узкому проходу между койками. Закурили.

– Интересно, где он сейчас?
– спросил Слободкин.

– Кто?

– Брага.

– Там. Далеко.

– А Поборцев?

– Тоже хороший человек.

– И Коровушкин, и Хлобыстнев.

– Все хорошие.

– Только не надо о них так. Они не сплошают, будь уверочки.

– У Верочки?

Пословица такая в нашей школе была. Будь уверен, словом.

– В школе? Ах, да, да, Ина еще говорила...

Кузя был не виноват, Слободкин сам завел этот разговор.

– Интересно, ее-то судьба куда забросила?

– Кого?

– Ну не школу же.

– У своих родственников в деревне, наверное. Адреса, жаль вот, не знаю.

– Эх ты!
– вырвалось у Кузи откуда-то из самого сердца.- Подумай, может, вспомнишь.

– Не знаю, говорят тебе, никогда и не думал, что пригодится. А хочешь скажу тебе, что сейчас она делает?

– Скажи.

Слободкин посмотрел на часы.

– Пишет письмо. Она всегда в это время мне письма писала. На каждом дату и время ставила: такое-то число, семь часов ноль-ноль минут.

– Ты это серьезно?

– Совершенно серьезно.

– А ты, пожалуй, прав. Сидит где-нибудь в уголочке и пишет.

– Утешить хочешь?
– недоверчиво поглядел на приятеля Слободкин.

– Чудик ты, Слобода. Тебе такое счастье выпало, все тебе завидуют, а ты?..

– В ней-то я не сомневаюсь. Я тебе про твои насмешки говорю.

– И опять чудик. Еще раз совершенно серьезно: сидит сейчас и пишет тебе письмо.

Слободкин еще не очень доверчиво, но уже не сердито посмотрел на Кузю.

– Покурили?

– Покурили.

– Вышли на минутку, а проболтали чуть не целый час. Вот-вот побудка.

Когда приятели отворили дверь из курилки, в нее ворвался зычный, прополоснутый холодным утренним воздухом голос дневального:

– Подъем!

"Совсем как в первой роте",- подумал Кузя.

– Совсем как у нас в первой!
– сказал Слободкин. Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор - строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выравнявшимся строем, будто бы еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:

– Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!

– Первый.

– Второй.

– Третий...

– На месте шагом марш! Запе-вай!

Эх, махорочка, махорка,

Подружились мы с тобой.

Вдаль глядят дозоры зорко.

Мы готовы в бой!..

Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.

В батальоне выздоравливающих начался новый день.