Паразитарий
Шрифт:
— Природа — блин, природа — блин, природа…
— Ты посмотри слайды.
Я отодвинул наглядность в сторону и сказал:
— Я у тебя ничего не прошу. А уж если придется нам предстать перед судом, то вдвоем. Мне приятно будет ощущать рядом плечо настоящего друга.
— Ты что имеешь в виду? — спросил он, вспыхнув. — Я к тебе по-дружески, а ты сразу начинаешь с гадостей…
Я не ответил на его вопрос. Я от него ничего хорошего и не ждал. А впрочем… Я спросил:
— Послушай, я давно хотел узнать — какого хрена тебя, кадрового солдата, понесло в образование? Ты же никогда ничему не учился.
— Призвание, — ответил он коротко. — Оно было скрыто во мне. А теперь вышло наружу. Я обладаю даром собирать все воедино. Я профессиональный педагогический голограф. Я знаю, как формировать миллионы. Армия мне, должен сказать,
Я пришел в педагогическую науку потому, что могу ее организовать. Здесь тысячи бездельников не потому, что они тупы или ленивы, а потому, что их энергию никто не востребовал. Вот этим востребованием человеческой энергии, силы и скрытого знания я и занимаюсь.
— Ты в три шеренги их построишь?
— Да, я их заставлю работать. Может быть, для этого понадобится двадцать шеренг. Я создам корпус востребователей, которые будут моими глазами и ушами, моей плетью и моим криком! Через пять месяцев мы дадим систему, а через десять — практическую структуру. Мне нужны не творцы, а исполнители. Хватит этих нелепых заклинаний: творческий ребенок, творческий учитель, творческий студент и профессор. Чепуха!
— Ну а секс зачем?
— Я знаю две безотказные силы, действующие в единстве: секс и церковь. Если мы сумеем их объединить, добьемся всего. Для этого, как ты, наверное, уже слыхал, создаются такие крупные ассоциации, как оргаистическая и психолого-педагогическая. Это будут Мировые Центры, которые на неформальном уровне мы переделаем, перекуем, перелопатим и подчиним государству.
— А кто не пожелает подчиниться?
— Тех на съедение львам. Я знаю сюжет спектакля, в котором ты должен сыграть свою последнюю человеческую роль. Агенобарбов — наш почетный Член Совета. У него есть чему поучиться. Я рад, что ты с ним сотрудничаешь.
— Послушай, мичман Курвин, — обратился я к нему по старинке, но он перебил:
— Прошу тебя, не называй меня так, — и смягчил свое негодование улыбкой. — Я давно уже по крайней мере вице-адмирал. А тебе мы дадим работенку. Блок Р. Кто знает, может быть, этот блок и станет той зацепкой, которая избавит тебя от увольнения. Скажу тебе по секрету: Верховный и Хобот кровно заинтересованы в этом блоке, так что, если что, могут продлить срок…
— А что это за блок Р?
— Это одно из ответственнейших звеньев образования. Понимаешь, есть система и есть коррекция к ней. Суть этой коррекции состоит в том, чтобы система выглядела по форме демократичной, а по существу элитарной. Пойми ты, наконец, образование и культура двигались всегда именно элитарными школами. Там отрабатывалась и гуманная система средств, и демократические формы общения, и так любимое тобой гармоническое развитие. Мы не можем сегодня дать первоклассное электронное оборудование во все школы: и денег на это нет, и специалистов. А отдельные экспериментальные школы мы обеспечим всем необходимым и хорошо обученными кадрами. Таким образом, здесь идет речь не о привилегиях, а о такой образовательной нагрузке, которую не всякий ребенок из народа может выдержать. В элитарных школах дети занимаются по шестнадцать часов в день, а в бросовых — по восемь. В два раза меньше. Ни один ребенок из народа не пожелает пойти в школу с шестнадцатичасовым рабочим днем. По этому вопросу было сто шесть демонстраций, триста два митинга и шесть крупных региональных забастовок. Требовали избавить детей рабочих от каторжных школ, где по двенадцать часов, не шестнадцать, а по двенадцать часов надо было вкалывать, больше того, народ требовал для школьников пятичасовой рабочий день и три выходных дня! И Верховный пошел на уступки. Он даже предложил: "А не назвать ли элитарные школы каторжными?" Сейчас мы размышляем над этим. Это все проблемы блока Р. О чем ты думаешь?
— Мне эта ложь хуже смерти, — сказал я. — Я от лжи умру раньше, чем от снятия кожного покрова.
— От лжи еще никто никогда не умирал, — расхохотался Курвин. — Думаешь, мне нравится лгать? А что сделаешь? Впрочем, если глубже заглянуть, не всякая ложь есть неправда и зло. Есть такая ложь, которая лучше всякой благодати. Я сейчас основательно стал потреблять опиум для народа.
— Что ты имеешь в виду?
— Религию, братец. Религию. Сейчас сижу над Посланиями Апостола Павла. Мы
с тобой оба были гонимы, так что нам понятен язык и пафос узника Апостола. Павел написал свое Послание к Ефесянам в тюрьме. Незадолго до своей смерти. Я бы назвал это Послание Педагогическим Манифестом. Когда человек принимает новую веру, говорит Павел, он должен сбросить свою прежнюю жизнь, как человек снимает ненужную одежду. Сегодня рухнул красный колосс на глиняных ногах, и мы обретаем новые одежды, новый язык, новые чувства…— Фиолетовые?
— Твои реплики неуместны. В стране проходит активная демократизация, и я к ней отношусь, как к великому событию. Самое главное сейчас, как указывал еще тогда Апостол Павел, — жить не по лжи. А ложь в этом мире многолика. Иногда она преднамеренна, а иногда и неосознанна. Сейчас мы размножаем такое наставление, где прямо говорится родителям: "Приучайте ваших детей к тому, чтобы они говорили правду… Что в мире так много лжи, чаще всего объясняется небрежным отношением к правде, нежели умышленной ложью. Но есть и молчаливая ложь. Она более типичная. Чаще всего люди своим молчанием одобряют ошибочные действия… С их молчаливого согласия…"
— Совершаются убийства и предательства, — процитировал я чьи-то слова.
— Именно, — поддакнул Курвин. — И я категорически не согласен с беззубой трактовкой христианства. Новая наша идеология должна быть гневной, и Павел в свое время подчеркивал, что истинной жизни не чужд гнев, но он должен быть справедливым. В жизни Иисуса были моменты, когда он был божественно гневен. Он был гневен, когда книжники и фарисеи следили, станет ли Он лечить сухорукого в субботу. Он гневался, что из-за ортодоксальности они желали продлить страдания бедного собрата. Он был гневен, когда, сделав бич из веревок, изгонял менял и торговцев животными из храма. Нам сегодня нужен именно такой бич и именно такой гнев! Интересно выражение Павла: "…чтобы солнце никогда не заходило во гневе вашем". Плутарх сообщает, что ученики Пифагора имели в своем обществе правило, согласно которому, если днем они говорили в гневе оскорбления друг другу, еще до захода солнца они, пожимая друг другу руки и целуя друг друга, восстанавливали мир. Павел предупреждал: "Не давайте места дьяволу". Ко всему дьявольскому — непримиримую беспощадность — вот наш девиз!
— Я несколько по-другому читал это послание. Апостол Павел советует быть добрыми и никогда не прибегать к ярости и гневу, к раздражению и крику. Эти качества должны быть изгнаны из жизни как несовместимые со Святым Духом.
— У каждого свое прочтение Нового Завета. Кстати, это тоже проблемы из блока Р. Действительно, как сделать истинную ложь правдой, а правду — неприемлемой ложью? Суть истинного воспитания научить определенные группы людей принимать ту идеологию, которая будет ставить каждого на свое место. А в соответствии со своим местом каждый будет считать в зависимости от уровня подготовки ложь правдой или наоборот.
— Это все Клюквин придумал?
— Что ты? Клюквин туп, как валенок. Он нам понадобился, чтобы выполнять то, что нами наработано.
— Чтобы Паразитарий был прочен.
— Я этой твоей терминологии не приемлю, считаю ее антинародной, — сказал он серьезно. — Я тебя сейчас рассмешу, — сказал Курвин и подвел меня к шкафу. Открыл дверцу. На меня глядела глупая физиономия Клюквина, сделанная из серого валенка. Седая челка козлиным хвостиком болталась на лбу, две пуговицы — глаза, пластмассовый клавиш — рот, два куска зеленого кабеля — руки, а торчащие провода — пальцы. — Вот это и есть животворный символ народного образования. Его куда хочешь можно повернуть. А надоест — выкинем на помойку. Не правда ли, остроумно? Хобот, когда увидел эту штуку, хохотал до слез, приговаривая: "Надо же такого дурака отыскать и поставить на образование!"
27
Я свалился. Шел по дороге к дому и упал. Сначала это был обморок. А потом черт знает что. Моя левая нога стала непослушной, взяла и поехала в сторону. Я нажимаю вниз, а она вбок идет. Так и расшпагатился на асфальте. Но не ушибся. Меня оттащили в сторонку, чтобы не мешал прохожим. Кто-то, должно быть, позвонил в «скорую». Укол — и пришло облегчение, будто расставался я с грешным миром и с самим собой. Пришла мысль: достать и что-нибудь впрыснуть, чтобы навсегда уснуть. Когда засыпал, эта мысль сладостно щекотала мозг. А когда проснулся, подумал, что уже в другом мире.