Паразитарий

Напротив сидело совершенно очаровательное существо в белом. Серые глаза и розовые губы. Остальное все бело: лицо, руки, халат.

— Где я?

Она поднесла палец к моим губам. Прикосновение было столь необычным и ласковым, что слезы едва не хлынули из моих глаз.

— Кто вы?

— Сестра милосердия.

— Таких сестер не бывает. Вы — ангел.

Она снова поднесла палец к моим губам.

— Мне нельзя болеть. У меня времени в обрез. Мне надо действовать.

— Вам надо выздороветь.

— Что это у вас в кармане красненькое?

— Евангелие.

— Дайте мне потрогать. — Она протянула мне книжечку. — У вас тут все подчеркнуто. Это вы подчеркивали?

— Я подчеркивала то, что мне непонятно.

— Хотите, я попытаюсь вам пояснить?

— Очень хочу. Только вам нельзя разговаривать.

— А мы молча. Не произнося слов. Если это настоящая вера, то мы поймем друг друга и без слов.

Я сделал попытку прочесть несколько строчек и не смог. Жестокая боль сковала виски.

Я снова уснул. А когда проснулся, никого рядом не было. Приятная испарина на лбу обернулась прохладой. Появилась боль другая. Жаждущая чистоты. Господи, как же я жил все прошлые годы?! Только смерти, самой жестокой смерти достоин я. Только смерть может спасти и меня, и мою душу.

Может быть, и дарована Богом мне эта мучительная смерть в агенобарбовском лицедействе?! Я попытался привстать. Тщетно. Руки плетьми лежали рядом. Как чужие. Болели суставы. Особенно в запястьях. Жилы вздулись на руках и ногах. А главное, дикая слабость и горячее дыхание. И глаза едва приоткрыты. Я все-таки привстал. Кто была она, в белом? Была ли она?

28

Через два дня меня проведал Ксавий. Он принес яблоки и рыбу.

— Тебе надо быть в форме. Три месяца — это слишком малый срок. Надо окрепнуть, иначе какой смысл.

Что он хотел этим сказать? Что я должен на кресте хорошо смотреться? Здоровым умереть?

Я спросил у него, что он имеет в виду. Он ответил сочувствующе:

— Понимаешь, если ты к тому времени не выздоровеешь, могут процедуру эксдермации отложить до лучших времен.

— Так хорошо же, — прошептал я.

— А какой смысл? — сказал он, и его жирные щеки побледнели.

— Как какой смысл? Я жить хочу.

— Давай поменяемся ролями.

Он лгал. Он знал, что мерлеи при активном ходатайстве общины от эксдермации могут быть освобождены. Да и нужен он здесь, на этой грешной земле, чтобы находить мне подобных.

— А зачем ты заснял на пленку меня с Алисой? — прошептал я.

— Я хотел пошутить, а потом у меня пленку выкрали.

— Врешь ты, Ксавий. И не приходи больше ко мне.

— Как хочешь.

— И яблоки возьми, а рыбу брось кошке. Она в коридоре вечно торчит.

Еще через два дня утром пришли Агенобарбов с Шурочкой. Они принесли цветы и красную икру в стеклянной банке.

— Выбрось все из головы. У тебя нет никаких обязательств ни перед нами, ни перед кем-то другим. Готовы тебе помочь от всей души, — говорил Агенобарбов, поправляя подушки.

— Что могло произойти? Такой сильный мужчина и такие эксцессы… — щебетала Шурочка, намазывая икру на тоненький ломтик белой булки. — Нет, нет, и не вздумай отказываться. Таких мужчин, как ты, надо кормить из рук. Как голубей. Ротик! Ротик! — приказала она игриво, и я подчинился. — Господи, я так всегда мечтала о своем собственном ребенке. Хотите, я буду круглосуточно дежурить у ложа нашего дорогого Степы?!

— Нет. Нет, — испугался я. — Я лучше чувствую себя в одиночестве. А уж если бы вы хотели мне помочь, то принесите мне книжечку "Жизнь Апостола Павла" Иннокентия, архиепископа Херсонского.

Агенобарбов помрачнел, но сказал:

— Принесем. Все принесем, если нужно.

— А когда был казнен Апостол Павел? — спросила Шурочка.

— Мученическая кончина Апостола Павла последовала, как утверждал во втором веке римский пресвитер Кай, в шестьдесят шестом году на одной из улиц, ведущих в Остию. Это в Испании.

— За два года до смерти Нерона. Неужто и Нерон был причастен к смерти Апостола? — спросил Агенобарбов. — Он-то далек был от Павла?

— Павел был евреем. А Нерон был гонителем евреев и христиан. Павла убили бы и раньше, если бы он не был римским гражданином.

— И фарисеем, — подсказал Агенобарбов.

— Да, это общеизвестно, он был вначале и фарисеем, и гонителем христиан. Павел был исполнительным римским воином. Его начальники говорили, что ему присуще редкостное сочетание: сила ума, твердость воли и живость чувства. Когда он достиг тридцатилетнего возраста, его знали как наиболее ревностного фарисея и ненавистника христианского учения, которое казалось ему обманом. Он получил поручение от иудейского начальства преследовать приверженцев новой секты христиан, которая у иудеев называлась сектой еретиков-назареев. Он присутствовал при казни святого Стефана и участвовал в преследовании христиан в Иерусалиме, а потом отправился в Дамаск, главный город Сирии, с письмами от Синедриона, которые уполномочивали его продолжать инквизиторскую деятельность. Я уж не помню точно, в каком году именно, в шестьдесят втором или в шестьдесят четвертом, но именно в Дамаске все евреи были перерезаны. Большинство женщин Дамаска исповедовали иудейскую религию, но сочувствовали христианам. Казнили и сочувствующих. Конечно же, Нерон знал об этих казнях и через своих прокураторов давал указания не щадить христиан. А прокуратором в то время был как раз бывший вольноотпущенник Феликс. Да, Марк Антоний Феликс, жена которого, Друзилла, приходилась правнучкой Ироду Великому, иудейскому царю. Кстати, она-то и помогла Апостолу Павлу выжить, когда он сидел в темнице прокуратора Феликса, ее мужа.

— Странно, везде женщины… — сказала Шурочка и добавила: — А если бы сейчас появился такой человек, как Павел, что бы с ним сделали?

— Ошкурили, — сказал я.

— И ты так считаешь? — спросила Шурочка у Агенобарбова совершенно серьезно.

— А представь себе, я думал об этом, — ответил Агенобарбов. — Не только о еврее Павле, но и о еврее Христе. Появись они оба, и наши Хоботы и Праховы пришли бы в дичайшую ярость! Они бы постарались их уничтожить и сделали бы это в два счета, и тупой, черносотенный народ аплодировал бы этим двум казням.

— Народ вряд ли, — сказал я. — Отбросы народа — это другое дело.

— И мы тоже — отбросы народа? — спросила Шурочка.

— И мы тоже, — ответил я.

29

Я пожалел о том, что нагрубил и наговорил гадостей. Чтобы скрасить как-то ситуацию, я спросил о том, как обстоит дело со спектаклем.

— Появилась в драме еще одна фигура — Иосиф Флавий, персонаж потрясающе современный.

— Современен предательством своего народа, самого себя? — снова несло меня на противоборство.

— Он — тот же Апостол Павел, только рангом ниже. Павел и Иосиф — это совершенное целое великой красоты человеческого духа, какая в полноте своей развернулась в Библии. Именно красоты, которая и составляет духовную суть человечества. Оба евреи и оба римляне. Оба делают свой самостоятельный выбор, чтобы основательнее служить своему народу.

— Еврейскому, разумеется? — спросила Шурочка. — Недавно Хобот говорил об этом по телевидению. Кто-то подсказал ему идею этой духовной красоты, берущей свои начала из библейских сказаний.