Паразитарий

35

В пятом часу утра я увидел старика с седой окладистой бородой. Я решил, что это больничный сторож, так как в его руках была метла. Однако лицо у старика было молодым, несмотря на седую бороду и сеточку красных жилок на лице. Тонкий орлиный нос с прозрачными бровями был нацелен на меня, а молодые глаза ждали моего вопроса:

— Кто вы?

— Я?… (Мне показалось, что больной плачет.) Я слышал, как вы кричали. Я и пришел. Уйти?

— Нет. Сядьте. Вы тоже с Евангелием?

— Я верующий. Вы исповедуете иудаизм?

— Православие. Но вы?…

— Да, я — еврей.

— Почему же вы предали свой народ?

— Я никого не предавал. Всю жизнь я мучился своей исключительностью и понял, что от нее все беды. Иудаизм учит еврейский народ этой исключительности, а между тем все люди одинаково равны перед Богом.

— Да, но избранный народ не может считать себя неизбранным.

— Это не заслуга народа. Это дело Воли Божьей. Я могу вам чем-то помочь?

— У вас хорошее зрение?

— Прекрасное.

— Тогда почитайте, пожалуйста, мне эту ксерокопию. Тут очень бледно отпечатано, и я ничего не пойму. Как же вас зовут?

— Ксавий.

— Быть этого не может…

Он посмотрел на меня испуганными глазами и стал читать.

— Эту высокую личность, которая каждый день еще руководит судьбой мира, можно назвать Божественной, не в том смысле, что Иисус вместил в нее божество, но в том, что Иисус есть человек, заставивший свой род сделать величайший шаг к Божественному. Человечество, взятое в массе, представляет собрание низких и эгоистичных существ, превосходящих животное лишь тем, что их эгоизм более сознателен. Однако среди этой однообразной пошлости поднимаются к небу колонны и свидетельствуют о более благородном назначении. Иисус — самая высокая из этих колонн, показывающая человеку, откуда он и куда должен стремиться. В нем концентрировалось все, что есть доброго и возвышенного в нашей натуре. Он не был безгрешен. Он побеждал те же страсти, с какими боремся и мы. Никакой Божий Ангел не подкреплял его, кроме его чистой совести. Никакой сатана не искушал его, кроме того, которого каждый носит в сердце своем.

— Вот это место относительно мерзопакостной толпы еще раз прочтите.

Ксавий прочел.

— Вы согласны, что мы живем в мире эгоизма, пошлости и тупости?

— Конечно же. И вам выпала участь выбиться из этих тисков тупой ординарности.

— Вы хотите, чтобы я согласился на эксдермацию?

— Подумайте. Я советовался с мудрыми людьми и вижу жесткую закономерность в том, что вас Господь наградил всем, чтобы стать вровень с некоторыми колоннами…

— Вровень с Христом?

— Ну зачем же так брать? Есть колонны не столь высокие… Хотите, еще я вам прочту, но уже из своей книжки. Вот это место. "И тогда Павел сказал: 'Войти в святилище, получить доступ к духовным тайнам может тот, кто с искренним сердцем и с полною верою очистивши сердце от порочной совести, уповает неуклонно на Божью Благодать. Будем же внимательны друг к другу, поощряя в любви и добрыми делами. Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай, но будем увещевать друг друга, ибо как железо острит железо, так и общение друг с другом умножает любовь. Если камень, ударяясь о камень, издает огонь, то не тем ли более душа, сообщаясь с душою? Что значит поощрять любовь друг к другу? Чтобы более и более любить и быть любимыми. В этом смысл жизни человека'".

— В этом? — переспросил я. — Кого же мне поощрять в любви, если меня никто не любит?

— А вот это грех так думать. Все вас любят.

— И Агенобарбов, и Прахов, и Шубкин, и Любаша, и Шурочка?

— Они в первую очередь, раз названы первыми.

— Я закрыл глаза, а назвавшийся Ксавием тихонько вышел из моей комнатушки. Я подошел к окну и увидел, как Ксавия встретил Агенобарбов с Любашей. Они не торопясь направились к машине и уехали.

36

Весь день я жил с дурными предчувствиями. Причиной тому два коротких письма — от Паши Прахова и Шидчаншина. Прахов писал: "Наконец, я нашел тебя. Надеюсь, наш уговор остается в силе. Тебе выпал, мой друг, великий жребий славою и честью послужить Отечеству (слово Отечество было трижды подчеркнуто). Лучшие люди жаждут встречи с тобой. Надеюсь, ты оправдаешь доверие народа. Я вспоминаю, мой дорогой, те дни, когда ты приходил к нам в УПРу и мы долгими вечерами коротали время. У меня до сих пор хранится твоя книжка, где ты мне надписал: 'Дорогому Паше Прахову в блистательный весенний вечер'. (А ведь действительно я написал такое и совсем недавно — как же мерзок я!) Думаю, до того славного и ошеломительного события, когда юпитеры ослепят твое прекрасное лицо, мы сумеем еще с тобой встретиться в неформальной обстановке. Напиши, что тебе нужно из лекарств или из продуктов. Все в одно мгновение будет доставлено. Любящий тебя Паша Прахов. Присоединяется к моему письму и твой всегдашний друг Олег Шубкин. Целуем, обнимаем, всегда твои…"

Я скомкал письмо и сунул под одеяло. "Нашли, значит, подлецы, нашли". Второе письмо дышало болью, и мне нестерпимо стало жаль Шидчаншина. Он лежал в онкологии, и надежды у него не было. Единственное, о чем он, бедный, просил, так это о том, чтобы я своим последним шагом помог Хоботу прийти к власти. Я никого не хотел видеть, разве что Топазика. Как только я вспоминал его прекрасное личико, его пухленькие ручонки с перевязочками, так мне делалось несказанно счастливо. Сдуру я спросил у Люси:

— Вы хотели бы родить ребеночка, маленького, хорошенького?

— Зачем вы так? — сказала она и заплакала.

37

Я понял, что из клиники мне надо немедленно бежать. На меня наваливались с самых разных сторон. Врачи терялись в диагнозах. Сто шесть машин показали, что у меня сплошные опухоли: в мозгах, в почках, в легких. Я втайне надеялся, что машины не могут делать различий между индивидуальными особенностями личности и пороком. То есть всякую исключительность машина классифицирует как порок.

Вечером пришел психиатр. Брюнет с вьющимися волосами, из-под халата у него выглядывала тельняшка: особый шик. Он подмигнул мне, сказав:

— Каюк. Вам удалось свести счеты с нашей возлюбленной вита бревис. Хотите, напишу вам какой угодно диагноз?

— А для чего?

— А вы можете подурачить этих ваших охотников за вашей уникальностью. Они вас будут распинать как здорового индивида, а вы-то — пшик. Труха. Мерси, сказали караси. Надеюсь, и вы меня пригласите на свое последнее представление. А я вам напишу в карточке что-нибудь весьма умопомрачающее, скажем, делириум тременс абдарахманус. Вы алкоголик?

— Нет.

— Тогда не пойдет.

— Я вам напишу просто абдарахманус в форме блейрера. У вас такой очаровательный бред по ночам с полной деперсонализацией. Вы отчуждаете исторические факты и свои поступки, смешивая их в исключительно яркие формы раздвоения своего «я», народов, наций. Вы оригинально говорили относительно того, что Россия слишком тупа для антисемитизма…

— Я не мог этого говорить.

— У меня есть записи. Вы так тонко развели понятия «еврейство», «антисионизм» и «антисемитизм», что я наконец-то получил ответы на давние свои вопросы. Вы говорили о том, что в России никогда не было расизма, а были скорее социально-этические настроения, которые провоцировали клановые движения, погромы, драки, кляузы, зависть. Вот неприязнь к жидовствующим, к местечковым тошнотворным притязаниям была действительно жестокой. Истинный еврей всегда откажется от зрелищных притязаний.

— Меня моя болезнь интересует, а не евреи. Каков мой диагноз?

— А хотите запишу вам эхинококкоз — это такое паразитарное заболевание, которое вызывается ленточным цепнем. Цепень эхинококка размножается в кишечнике волков, собак, лисиц, лошадей. На почве эхинококка возникают общемозговые явления — головная боль, рвота, очаговые расстройства, парезы, параличи. Чтобы у вас не было сомнений, я вам введу парочку цепней…

Я вскочил с кровати. Схватил графин и замахнулся на доктора. Как я промазал, и сам не знаю. Он заорал что есть мочи: