Парфюмер звонит первым

– Я сказал: морская операция, и немедленно, – генерал тоже повысил голос, – что вам непонятно, Ибрагимов?

– Непонятно, почему мы предаем нашего человека.

– Послушайте, Ибрагимов: вы в этом деле оказались случайно. Вы многих нюансов не знаете. И если вы не согласны с моим приказом – пишите рапорт, просите, чтоб я вас отстранил от этого дела. Я передам руководство операцией более компетентному человеку.

– Точнее, человеку, более лояльному лично к вам? – усмехнулся Ибрагимов. Он решил отстаивать Ходасевича до конца. Если уж друг не будет отстаивать своего друга перед лицом небытия, черной бездны, то на черта все мы вообще нужны на этом свете? – Значит, для нас теперь самое важное – успешно провести операцию? – задыхаясь от нахлынувшего гнева, прошептал Ибрагимов. – Поставить галочку, написать отчет? «Захвачено сто единиц огнестрельного оружия, предназначавшегося чеченским террористам». Или двести единиц. Или пятьсот. За это нам, может, орденок дадут. Или даже еще одну звездочку на погоны. А на людей, значит, нам теперь плевать? На нашего товарища – в том числе?

– Товарищ полковник, прекратите истерику! – свирепо бросил генерал. – От руководства операцией я вас отстраняю. Срочно введите в курс дела вашего заместителя, подполковника Жилина. Он, надеюсь, сейчас находится на службе?

– Так точно, находится! А мне – разрешите идти? Только прошу вас иметь в виду, товарищ генерал: я немедленно обращусь лично к директору службы и расскажу ему о ситуации. Немедленно! И к черту, что сейчас ночь. Я думаю, что за тридцать лет безупречной службы я заслужил такое право.

– Сидите, полковник! Дослушайте до конца! От операции с «Нахичеванью» вы отстраняетесь. Но я назначаю вас командовать операцией по освобождению заложников в городе Кострове – полковника Ходасевича и этой его родственницы. Раз уж вы так защищаете своего приятеля. Поэтому мобилизуйте группу «альфовцев» в любом, необходимом вам количестве, дуйте на аэродром и – срочно в Костров. Три часа у вас в запасе еще есть. А то и все четыре. Куча времени, если разобраться. Насчет самолета и спецназа я прикажу. А теперь – идите.

Ибрагимов вздохнул: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», – и направился к двери. А генерал посмотрел ему вслед и тихо, но внятно сказал:

– Там, на «Нахичевани», перевозят не только огнестрельное оружие, полковник. Не только огнестрельное.

Город Костров. Таня

Татьяна представления не имела о том, сколько сейчас времени: глубокая ночь или, может, уже утро? В комнате не было часов, а окна наглухо зашторены. Последствия наркоза все еще сказывались, и иногда она соскальзывала в сон, как на салазках. Засыпала, успевала увидеть обрывок сна и снова возвращалась в действительность, которая оказывалась еще страшней, чем самый кошмарный сон.

Она находилась еще в более ущербном положении, чем раньше: связаны не только руки и ноги, но и предплечья и голова привязаны к креслу – бандюки-мильтоны после телефонного разговора с Валерой еще и залепили ей рот скотчем.

Но, слава богу, они оставили ее в покое. Узнали от нее все, что им надо, и больше не допрашивали.

В очередной раз Таня очнулась от звуков шагов и музыки. Убийца в черном мельтешил перед глазами, нервно вышагивая по комнате, а где-то за спиной опер Комков устроился смотреть телевизор. Трудно поверить, но его занимали музыкальные клипы. «Вэ-вэ-вэ, Ленинград, – ерничал где-то за пределами Таниного поля зрения Шнур, – вэ-вэ-вэ, точка-ру».

– Что, мы так и будем на эту мокрощелку любоваться? – вдруг спросил Комкова убийца в черном. Таня заметила: за последнее время он стал гораздо суетливее. Он то метался взад-вперед по комнате, то останавливался, потирал руки, барабанил по дребезжащему стеклу серванта.

«Да он же наркоман! – вдруг осенило Татьяну. – Типичные симптомы, что ломка начинается: непоседливость, суетливость, автоматические действия… Ну, допустим, наркоман, – спросила она себя, – и что это мне дает? Ничего не дает. Наоборот, делает все только хуже. Говорят, наркоманы – самые хладнокровные убийцы, потому что их ничего в жизни не интересует, кроме ширялова. А этому типу еще вдобавок и терять нечего. Двоих он уже угробил, причем детей».

– Что ты предлагаешь? – лениво откликнулся на слова напарника невидимый Тане Комков.

– А давай ее трахнем? – наркоман-убийца мотнул головой в сторону Татьяны.

– Тебе ж сказали: никакого насилия.

– А никто и не будет ее сильничать. Она нам сама даст.

Двое подонков разговаривали в присутствии Тани так, словно ее и нет в комнате, будто она вещь и ею можно пользоваться, как игрушкой.

– Не надо, – попытался отбояриться от предложения напарника Комков.

– А че, думаешь, кто-нить узнает? Думаешь, она расскажет кому? Да никому она уже больше ничего не расскажет!

– Неохота ее развязывать, – отнекивался Комков.

– А мы и не будем! Рот ей только раскроем, и…

– Слушай, пойди отдохни. Дозу прими.

– Что? – Наркоман остановился как вкопанный.

– Дозу, говорю, поди прими.

– Ты думаешь, уже можно? – Наркоман с надеждой глянул на напарника.

– Можно. Иди. Я за ней присмотрю.

Убийца в черном не заставил долго себя упрашивать, исчез из поля зрения Татьяны. «Надо что-то делать», – вдруг отчетливо поняла она. Непонятно почему, откуда-то пришло убеждение – никто ее не спасет: ни Валера, ни его сослуживцы. Ни, несмотря на все его деньги, Глеб Захарович. Тем более что ГЗ, скорей всего, сам серьезно ранен или даже убит. Татьяна хорошо помнила, как те, что напали на них в особняке, стреляли в него и он упал на террасе. Поэтому… Поэтому выбираться отсюда ей, пожалуй, придется самой. И рассчитывать только на саму себя.

И когда Таня осознала это и решила действовать, она застонала – замычала сквозь скотч, залепивший ей рот. Никакого эффекта. Слышно было, как на кухне чем-то грохочет наркоман. Она замычала сильней. Тогда в поле ее зрения возник опер Комков.

– Ну, чего тебе? – спросил он Таню даже добродушно.

Она, насколько могла, мотнула головой: освободи, мол, рот. Тот подошел, взялся за уголок скотча, резко дернул. Обожгла мгновенная боль. Татьяна рефлекторно вдохнула воздух, а потом прошептала:

– Спасибо.

– Не за что. Ну, чего тебе надо?

– Слушай, тебя ведь Володей зовут?

– Ну, Володя я. Владимир. А дальше что?

– Знаешь, Володя, я тут поняла… – Она выдержала тщательно выверенную паузу, затем тихо сказала, глядя в сторону: – Я перед тобой виновата. Я просто дура. Надо было мне ту кассету уничтожить, к богу в рай.

– Додумалась, поздравляю, – хмыкнул он.

– Но я не знала, что там заснято, а потом мой отчим приехал, просмотрел ее, и так все завертелось, что не остановить… Я не знала, – с искренним раскаянием произнесла она, – не знала, что так все обернется. Извини. Мне очень жаль, правда.

– Бог простит.

– А теперь и мне жизни не будет. Из Кострова придется уезжать. С работы наверняка уволят… Слушай, а давай…

Таня выдержала паузу, будто не решаясь произнести выстраданное, заветное. «Только б не переиграть. Но и не недоиграть. Только б он мне поверил. Ради того чтоб выжить, можно пойти на все. Или по крайней мере – на очень многое».

– Давай убежим вместе, – выдохнула наконец она. – Вместе с тобой. Вдвоем. А, Владимир?

– Вме-есте? – с ехидцей протянул Комков.