Пария

– Он был… признателен за мои советы. По крайней мере тогда.

Она чуть помедлила и заговорила намного более серьёзным тоном:

– А то, что он говорил о восходящей Сильде?

– Ложь, – категорически заявил я, не в силах скрыть в голосе резкое отрицание. – Побег был её планом, который она разрабатывала долгие годы. Её смерть… не моих рук дело.

– Так ты действительно её знал? Хоть это правда?

– Знал. Это у неё я научился грамоте, искусству чистописания и много чему ещё.

– А считаешь ли ты её тем, кем её некоторые называют?

– Кем же, капитан?

Она коротко усмехнулась:

– Не изображай из себя невежественного керла. Эта маска тебе не идёт. Есть люди, уверенные, что восходящая Сильда после смерти вознеслась бы в мученики, если бы её не приговорили за столь мерзкое деяние. По-твоему, она действительно была настолько набожной, что соответствовала подобным утверждениям?

– По-моему, она была прекраснейшей душой из всех, кого я встречал в жизни, но не без недостатков, как и у всех. – Я собрался с духом, посмотрел ей в глаза и увидел там лишь искренний интерес, а не плохо скрытую расчётливость, как у восходящего Гилберта. – Мне выпала честь записать её завещание незадолго до её смерти, – сказал я. – Хотя, если вы слышали в последнее время любую проповедь восходящего Гилберта, то могли бы найти в ней немало знакомого.

– Я тщательно выбираю, какие проповеди слушать. У тебя есть копия завещания? Если да, то я очень хотела бы его прочитать. В неиспорченном виде, разумеется.

Я подумал было, что и она собирается что-нибудь позаимствовать, но отмёл эту мысль. Услышав, как она говорит каждый вечер на марше, я знал, что этой женщине нет нужды воровать чужие слова.

– Есть, капитан, и я с радостью предоставлю вам копию.

– Благодарю, Элвин Писарь. Но вряд ли это покроет твой долг мне. Ты согласен?

С этим я точно не мог поспорить. Если бы не её вмешательство, к этому времени моё тело, за минусом некоторых частей, уже наверняка качалось бы на ветке ближайшего дерева.

– Я заплачу вам любую цену, какую потребуете, капитан, – ответил я, потому что она этого ожидала, и потому что я так и думал, по крайней мере, в тот момент.

– Тогда вот что закроет наш долг. – Она замолчала, и лицо её приняло то же выражение напряжённой серьёзности, как и тогда, когда она противостояла лорду Элдурму, хотя я был признателен, что тон не был вызывающим. – Не убегай нынче ночью, как вы планировали со своей подругой.

Я инстинктивно хотел отвести глаза, но что-то в её взгляде мне помешало. И оно же придержало бесполезное отрицание, вертевшееся на языке. Оставалось только молча смотреть на неё, а она продолжала:

– Сержант Суэйн отлично умеет отличать бегунов от бойцов. Как он сказал, ты слишком умён, чтобы не попытаться сбежать. Как он говорит, умные убегают, когда мало шансов поймать их, например, в период перед битвой, когда капитаны соберут свои пикеты, чтобы сформировать отряды. А те трусы, что поглупее, ждут, пока битва почти не начнётся, и уж тогда дают дёру.

«Я не трус», хотел я сказать, но знал, что это пустые слова. Мне, человеку, рождённому для ежедневной борьбы за выживание, трусость всегда казалась избыточной концепцией. Одни битвы можно выиграть, другие – нет. Сражаешься, когда должен, или когда знаешь, что можешь победить. Что постыдного в том, чтобы убежать от смерти? Олень не чувствует стыда, убегая от волка.

– Эта война… – начал я, но замолчал, боясь выпалить неосторожные слова. Впрочем, Эвадина всё равно хотела их послушать.

– Говори, – потребовала она. – Не бойся, поскольку я не покараю человека за правду.

– Это не моя война, – сказал я. – И не моих друзей, хотя некоторые считают, что их. Человек, которого я никогда не видел, утверждает, что его кровь даёт ему право захватить трон у другого человека, которого я никогда не видел, и за это умрут тысячи. Возможно, Самозванец лжёт, а может говорит правду. Мне этого никак не узнать. И я знаю, что наш король и другие аристократы никогда не делали для меня ничего, только пытались повесить. У них нет права на мою кровь, какой бы неблагородной она ни была. Я не стану умирать за них.

Я ждал новых обличений по части веры, воззвания к моей верности Ковенанту, а не Короне. А вместо этого она немного откинулась в седле и нахмурилась, обдумывая ответ.

– А ради кого ты умрёшь? – спросила она наконец. – Ради друзей? Семьи? Ради памяти восходящей Сильды? Ты слышал мои проповеди, и я уверена, что у тебя остались сомнения в истинности моих слов, как и подобает умному человеку, поэтому не стану взывать к твоему разуму. В конечном счёте я могу просить только об одном: о доверии.

Она наклонилась вперёд и сурово, не моргая, посмотрела мне в глаза.

– Поверь мне, Элвин Писарь, как ты верил восходящей Сильде. Можешь считать мои видения притворством или безумием… – Она замолчала, не отводя взгляда, но её лицо напряглось, а рот перекосило от неприятных воспоминаний. Вдохнув, она продолжала: – И снова прошу тебя поверить, когда говорю, что они – не притворство и не безумие. Самозванец всем нам принесёт только разрушение. Как керлам и разбойникам, так и знати. Вот что я видела, хотя отдала бы что угодно, только бы этого не видеть.

Она не врала – это я видел. Эта женщина по-настоящему верила, что она проклята видениями о Втором Биче, и каждое её действие теперь направлено на то, чтобы не дать им воплотиться. И всё же, её правдивость не делала это реальностью. Быть может, для Брюера, Эйн и остальных. Но не для меня. Пускай Эйн падает на колени и рыдает ради благосклонности Эвадины, а я не стану. Несмотря на это, какими бы иллюзорными ни были её видения, бремя того, что я теперь ей должен, оставалось реальным и неоспоримым. А ещё перед глазами у меня ярко стояло знамя герцога Руфона. Если сбегу, то вряд ли получу ещё когда-нибудь шанс подобраться так близко к Лорайн.

– Я не сбегу, – сказал я Эвадине, заставив себя отвести глаза, и покрепче взялся за поводья. – В уплату моего долга, капитан.

Мне очень хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Эта женщина обладала пугающей способностью к убеждению. Я чувствовал, что пройдёт совсем немного времени, и она найдёт и другую причину изменения моих взглядов, помимо простых обязательств. А ещё меня выбивала из колеи её прямота и отсутствие снисходительности, свойственной знати – или по крайней мере так я себя уговаривал. Позднее я посмотрел глубже в этот миг и понял, что причиной моего дискомфорта было нечто более простое, но и намного более пугающее – то, что я долгое время не был готов признать.