Пария

Она молча разглядывала моё лицо, и я чувствовал, как воздух густеет от обоюдного знания, что разговор остался незаконченным. Я понимаю, она ждала большего. Было ли тут дело в безрассудной и полной слёз благодарности Эйн? Неужели Эвадина Курлайн, помазанная причастница Ковенанта Мучеников, стала зависима от восхвалений её последователей?

– От лица Ковенанта я благодарю тебя за службу, Писарь, – сказала она, а потом развернула серого и пустила лёгким галопом. Глядя, как она скачет впереди, я размышлял, не послышались ли мне в её голосе нотки обиды. «Красота легко переворачивает умы мужчин», напомнил я себе, щёлкнул поводьями, и старая лошадь поплелась дальше. Это был один из многочисленных уроков Сильды, спровоцированный рассказанным мною анекдотом о моей глупой страсти к Лорайн, о которой я сильно сожалел. «Помни, Элвин: нет женщин, которые не знают о своей красоте, зато есть много мужчин, которые не знают, что их заманивают в ловушку, пока не станет слишком поздно».

Тем вечером проповеди не было, что меня удивило, равно как и любопытная шутливость, царившая в лагере. У костров много разговаривали и смеялись, и наконец-то пели песни – по большей части гимны Ковенанта, но всё же это была в каком-то роде музыка. Я видел даже, как солдаты схватились за руки и сплясали танец-другой. Видимо, перспектива неминуемой битвы безгранично подняла их дух.

У нашего костра всё было по-другому. Эйн, разумеется, веселилась больше обычного, и танцевала одна под музыку игравшей неподалёку флейты, подняв к ночному небу улыбающееся лицо и закрыв глаза в блаженном спокойствии. В отличие от неё Тория сидела, съёжившись, и хмуро таращилась на огонь. Не очень-то приятно было терпеть её реакцию на моё решение остаться, какой бы ожидаемой она ни оказалась. Я предложил ей сбежать самой и даже пообещал отвлечь пикеты, чтобы она могла ускользнуть в высокой траве на полях к югу от лагеря. Поток ругательств, полившийся на меня в ответ, был грязнее обычного. Хотя и производил впечатление своей изобретательностью.

– У тебя все мозги в твоей засратой жопе, ебанутый вероломный сукин сын!

И всё же она осталась, хотя её настроение было мрачнее и угрюмее, чем в самые худшие времена на Рудниках. Её держал здесь долг передо мной, так же как меня держал долг перед Эвадиной.

– В этом мусоре было хоть что-то не ржавое? – пробормотал Брюер, царапая кончиком ножа заклёпку выданного ему нагрудника.

Доспехи и оружие, которое я привёз в роту, тщательно поделили под руководством сержанта Суэйна. Откидывая парусину, я заметил на его лице скрытую гримасу профессионального презрения при виде кучи разнообразного металла. Большая его часть тускло блестела на солнце, покрытая бурыми и рыжими пятнами ржавчины и грязи. Тем не менее сержант изображал одобрительное ворчание, раздавая различное снаряжение и оружие стоящим в очереди солдатам. Нагрудники и большую часть кольчуг, вместе с фальшионами и мечами, получили пикинеры. Ведь пики, как много раз говорила нам клинок-просящая Офила, неизбежно расколются или упадут после первого же столкновения, поэтому важно иметь и другое оружие.

Мне вдобавок к секачу Суэйн выдал короткий топорик с серповидным лезвием. Полумесяц лезвия потемнел и загрубел от времени и небрежения, но примерно за час работы оселком ржавой стали удалось придать серебристую кромку. Ещё сержант отдал мне то, что на первый взгляд выглядело как два квадрата из потрескавшейся кожи с рядом петель, в которых были закреплены старые железные кольца.

– Наручи, – сказал он. – На предплечья. Ремни истрепались, так что придётся поискать, чем завязывать.

К счастью Эйн умела обращаться с шилом и бечёвкой не хуже, чем со сковородкой. Всего пара часов работы, во время которой она сосредоточенно хмурила своё обычно оживлённое лицо – и смастерила прочные ремни и пряжки для каждого наруча. И её, казалось, совершенно не беспокоило, что ей не досталось никакого оружия, помимо кинжала на поясе, и ни единого элемента доспехов.

– Благодать Серафилей – вот единственная защита, на которую я уповаю, – отозвалась она, когда я поинтересовался недостатком её снаряжения. Тогда я выразил свою озабоченность Офиле, и она грубо заверила меня, что капитан прикажет Эйн оставаться с обозом во время всей битвы. Так же просящая приняла за скверную шутку моё совершенно серьёзное предложение приковать девчонку к колесу телеги.

Тория разжилась кольчугой – насколько мне известно, единственной в шеренге кинжальщиков. А ещё кольчугу отдал не Суэйн, а сунула хмурая Офила. Тории она подошла на удивление хорошо, почти как если бы делали на неё. А ещё я не заметил на маленьких железных кольцах, из которых она была сделана, ни единого следа ржавчины. Офила явно хотела, чтобы хотя бы один из нас выжил на следующий день.

– Но, – продолжал Брюер, поднимая нагрудник так, чтобы на нём слабо блеснул свет от костра, – пожалуй, его можно отполировать, если только удастся достать немного масла.

– Это говно, – пробормотала Тория, по-прежнему глядя на пламя. – Всё. Раздали говно обманутым подонкам, которые идут под знаменем сумасшедшей.

Я предупреждающе зыркнул на неё и показал глазами на Эйн. К счастью та слишком увлеклась танцем и потому не впала в ярость из-за богохульства.

– Элвин, отъебись, – отчётливо проговорила Тория.

Я больше не пытался поднять ей настроение, поскольку теперь меня занимал свой затаённый ужас. В открытый страх он пока не перерастал, и я надеялся, что и не перерастёт. Как и во время стычки с сержантом Лебасом, паника не захватила меня, поскольку не осталось возможности избежать опасности. Но всё равно, отсутствие опыта в том, что ждало меня назавтра, порождало весьма неприятные чувства в животе, которые упрямо не желали проходить.

– Ты ведь это уже делал, – сказал я Брюеру, который по-прежнему полировал свой нагрудник. – В смысле, участвовал в битве.

– Дважды, – подтвердил он, поднёс тряпку к языку и стал растирать слюну по стали.

Я поразмыслил, как сформулировать следующий вопрос, поскольку мне не хотелось раскрывать свои сомнения. А Тория, как обычно, осмотрительностью не отличалась:

– Как думаешь, мы все помрём? – Яд уже выпарился из её голоса, и говорила она с ноткой мрачного смирения.

Брюер на миг остановился и задумчиво нахмурился.

– Некоторые наверняка. Не все. Отвага и боевой дух в битве значат не меньше, чем дисциплина и боевые навыки. А этой роте, благодаря нашему помазанному капитану, отваги не занимать. – Он кисло глянул на многочисленные костры, усеивающие темноту вниз по склону. – А что до остальных, то они явно кажутся разношёрстной компанией. На мой вкус, слишком много керлов, которые предпочли бы оказаться где-то в другом месте. Но всё же король собрал большое воинство. Это уж точно что-то значит.

– У Самозванца много ветеранов, – отметил я. – Сплошь убийцы, как говорят.

– У Красных Дюн я видел, как люди, которые сражались в дюжине битв, бросали оружие и убегали. – Брюер пожал плечами и вернулся к своему делу. – Храбрость как верёвка: рано или поздно кончится.

Чувствуя на себе тяжесть наших с Торией взглядов, Брюер вздохнул и посмотрел на каждого из нас своим единственным глазом.

– Вы двое умеете драться. Это вам на пользу. Поймите, битва – несмотря на всю пустую болтовню знати о галантности и прочем – всего лишь очень большая драка, с оружием вместо кулаков. Когда разгорится её ярость, когда стройные шеренги сольются в огромную толпу бойцов – вот тогда битва выигрывается или проигрывается. Это драка. Так что… – он продемонстрировал редкую улыбку, – деритесь, и у вас будет шанс остаться в живых, когда всё закончится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Просящие подняли нас прямо перед рассветом. До сих пор кажется чудом, что мне тогда удалось проспать большую часть ночи. Ещё удивительнее, что сон был крепкий. Кроме того, я смог умять плотный завтрак из хлеба, молока и свежих фруктов, которые сержанту Суэйну удалось где-то раздобыть. Плотный комок ужаса в моём животе не рассосался, но и внезапному зверскому голоду помешать не мог.

– Ешь! – инструктировала Офила значительно менее увлечённую Торию, бросив ей яблоко из полупустой корзины. – Сегодня тебе понадобятся силы.

Тория, с бледным лицом и впалыми глазами от бессонной ночи, без выражения смотрела в ответ. А клинок-просящая всё равно задержалась и хмуро смотрела на неё, пока та послушно не откусила от фрукта, и быстро выплюнула, как только Офила двинулась дальше.

– Эта корова меня терпеть не может с первого дня, как я вступила в этот кружок ебанатов, – пробормотала Тория.

– Честно говоря, вряд ли дело в этом, – сказал я, забрав у неё яблоко, раз ей оно всё равно явно было ни к чему. Откусил несколько раз и ухмыльнулся Тории: – На самом деле совсем наоборот.