Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

25 июля в Сен-Клу министры и король поставили подписи под четырьмя ордонансами. Первый из них лишал французов свободы печати, вводя предварительную цензуру на все периодические издания и брошюры. Тремя следующими ордонансами король распускал только что избранную палату, уменьшал число депутатов и повышал избирательный ценз, а также назначал дату выборов в новую палату депутатов по новым, менее демократическим правилам. Все эти ордонансы пересматривали Конституционную хартию 1814 года, выпущенную Людовиком XVIII, и фактически уничтожали во Франции конституционную монархию.

В 11 вечера того же дня министр юстиции Шантелоз передал текст королевских ордонансов главному редактору официальной газеты «Монитёр» Франсуа Сово – для их публикации в завтрашнем номере газеты. Присутствовавший при этом министр финансов Монбель спросил у журналиста, что тот думает об этом документе. «Да помилует Господь короля и Францию! – отвечал Сово. – Мне 57 лет, я видел Революцию день за днем; я умываю руки, охваченный глубоким ужасом».

Назавтра стало очевидно, насколько обоснованной была такая реакция. 26 июля 1830 года номер «Монитёра» вышел позже обычного, около 11 утра. Одновременно был обнародован приказ префекта полиции, запрещавший печатать газеты, не получившие предварительного разрешения. Однако журналисты оппозиционных изданий, собравшиеся в редакции газеты «Насьональ», решили, что не станут подчиняться приказу и на следующий день все-таки выпустят очередные номера своих газет. Кроме того, по инициативе Адольфа Тьера (в ту пору молодого историка и журналиста) газетчики составили протест против действий правительства; его подписали 44 человека. Они объявляли, что если власти отказались действовать по закону, то и журналисты вправе оказать им неповиновение. Во второй половине дня этот текст был отпечатан, и его начали распространять в кафе и на улицах. Между тем в городе – в Пале-Руаяле и на площади перед биржей – начали появляться первые толпы людей, кричащих: «Да здравствует Хартия! Долой министров!» Большинство среди них составляли студенты и самые образованные из рабочих – печатники. Жандармы и королевские гвардейцы приказали всем разойтись, взяли несколько человек под стражу, и с наступлением ночи толпа рассеялась.

Префект полиции Манжен не принял всерьез эти мелкие вспышки протеста и записал в своем ежедневном рапорте: «Во всех кварталах столицы продолжает царить самый образцовый порядок». Сохранял спокойствие и король: весь день вместе с сыном, герцогом Ангулемским, он охотился в загородной резиденции Рамбуйе, а к вечеру возвратился в Сен-Клу, где проводил лето. Так прошло 26 июля.

27 июля обстановка начала накаляться. Роялистские газеты (получившие, естественно, официальное разрешение на выход) воспевали мудрого короля и клеймили гадких смутьянов. Несколько оппозиционных газет, не побоявшиеся выйти без разрешения: «Насьональ», «Время», «Глобус», «Торговая газета», – опубликовали коллективный протест журналистов против королевских ордонансов. Власти отдали приказ о наложении ареста на печатные станки этих газет и о заключении под стражу журналистов, подписавших протест. Приказ относительно журналистов так и не был приведен в исполнение (пока полиция их искала, они успели скрыться). В редакцию газеты «Время» полицейским удалось проникнуть лишь спустя много часов, поскольку журналисты отказались открывать двери; пришлось долго искать слесаря, который согласился бы взломать замки. Дело в том, что главный редактор газеты Жан-Жак Бод зачитывал доставленным к зданию слесарям статью Уголовного кодекса, из которой следовало, что их действия будут противозаконны и должны квалифицироваться как кража со взломом. Законопослушные рабочие все как один отказывались выполнять требования полиции, и в конце концов полицейскому комиссару пришлось прибегнуть к услугам того «специалиста», который обычно заковывал в кандалы каторжников.

Между тем на улицах нарастало волнение. Поскольку промышленники и коммерсанты, собравшиеся накануне в Ратуше, приняли решение не открывать 27 июля свои мастерские и фабрики, множество рабочих осталось на улице, и оппозиционно настроенные студенты с успехом вели среди них агитацию. Мятежная толпа начала разбивать вывески с королевским гербом, разграбила несколько оружейных лавок. В половине двенадцатого утра король призвал дежурного начальника штаба королевской гвардии маршала Мармона и вверил ему командование парижским военным гарнизоном. Карл X приказал маршалу разогнать скопления смутьянов и к вечеру возвратиться в Сен-Клу; король не сомневался, что бунт будет подавлен в течение одного дня.

Маршал Мармон и до этого не пользовался особой популярностью в народе, так как именно он в марте 1814 года подписал капитуляцию Парижа. К исполнению королевского приказа маршал приступил без большой охоты, к тому же несколько часов ему пришлось потратить на сбор войска и приведение его в боевую готовность. Тем временем жандармы начали разгонять толпу, собравшуюся вокруг Пале-Руаяля и перед зданием Министерства иностранных дел на бульваре Капуцинок. Около трех часов дня был убит первый из восставших, а к пяти часам – еще несколько человек; раненых было гораздо больше. По приказу Мармона основные стратегические пункты столицы были заняты войсками, которые, впрочем, не встретили особого сопротивления и вечером вернулись в казармы.

Три десятка членов новоизбранной палаты депутатов (той самой, которую распустил один из королевских ордонансов) отказались поддержать мятежников, но поручили Гизо сочинить официальный протест против действий полиции и войск. Тем временем группа крайних левых, бывших «карбонариев», составила 12 комитетов (по одному на каждый парижский округ) для руководства вооруженным восстанием.

И вот на рассвете 28 июля восстание началось. Толпа, в которой смешались представители самых разных слоев общества (рабочие, национальные гвардейцы, студенты, военные-отставники), вышла на улицы и принялась валить деревья, выворачивать булыжники из мостовой, строить баррикады, разоружать отдельные группы королевских гвардейцев. К 11 утра восставшие захватили Арсенал, пороховой склад Сальпетриер, военный продовольственный склад. Чуть позже в их руках оказались Ратуша и собор Парижской Богоматери. В городе постоянно раздавались звуки набата.

Непосредственный свидетель всех этих событий маршал Мармон понял, что в городе происходит уже не бунт, а революция. Он доложил об этом королю и предупредил его, что если пойти на уступки сейчас, то корону еще можно спасти, но завтра, скорее всего, будет уже поздно. Однако Карл X этому совету не внял и приказал маршалу объявить в городе военное положение. Обязанный повиноваться, Мармон решил действовать по плану, выработанному его штабом утром 28 июля: четыре колонны войск должны были расчистить главные улицы мятежных кварталов и отбить у восставших основные стратегические пункты, которые они успели занять. В полдень войска начали действовать, но получили от маршала приказ – стрелять в горожан как можно реже.

Улицы были перегорожены баррикадами, и пока солдаты разбирали завалы, восставшие стреляли в них из окон и с крыш соседних домов, а также швыряли камни. Задачу армии не облегчала и страшная жара, стоявшая в городе; позже злые языки говорили, что, если бы король опубликовал ордонансы в дождливые дни, никакой революции в 1830 году не произошло бы, – в самом деле, кто же свергает короля, укрываясь под зонтиком?

Тем временем оппозиционные депутаты, собравшись на импровизированное заседание, снова не решились «выйти за пределы правового поля». Они ограничились тем, что подписали сочиненный Гизо протест против ордонансов и отправили к Мармону делегацию из пяти человек; в нее входили два генерала (Жерар и Мутон) и три политика (в том числе банкир Жак Лаффит). Делегация прибыла к Мармону в три часа дня и потребовала, чтобы маршал прекратил кровопролитие, а затем добился от короля отзыва ордонансов и отставки министров. В этом случае они обещали попытаться прекратить народное восстание. Мармон отвечал, что до тех пор, пока восставшие не сложат оружие, он не вправе обсуждать политические требования. Еще более жесткую позицию занял глава правительства Полиньяк. Он вообще отказался принять депутатов, а в ответ на сообщение, что некоторые армейские подразделения начинают переходить на сторону народа, сказал: «Ну что ж, в таком случае пусть те, кто остался верен, стреляют по тем, кто изменил!»

К пяти часам дня армейские колонны, посланные маршалом Мармоном, заняли предписанные им позиции – площади Бастилии и Ратуши, Побед и Мадлен. Однако баррикады, только что разобранные солдатами, за их спиной вырастали вновь, и вскоре эти воинские подразделения оказались в кольце восставших, без еды и боеприпасов.

Между тем депутаты набрались мужества, и мнение наиболее решительных из них выразил банкир Казимир Перье (один из членов делегации, посланной к Мармону): «После того, что предпринял народ, мы опозорим себя, если не возьмем его сторону». Другой депутат, Жак Лаффит, предложил обратиться за поддержкой к герцогу Орлеанскому, который со своим семейством проводил лето в загородной резиденции Нейи.

Маршал Мармон с трудом собрал свои войска, разбросанные по всему городу, к Лувру и Тюильри, где он мог продержаться хоть две недели в ожидании подкрепления; однако многие пехотные подразделения, прежде подчинявшиеся королю, перешли на сторону восставших. Потери королевских вооруженных сил к вечеру 28 июля равнялись примерно тысяче человек; в это число входили и убитые, и раненые, и пленные, и дезертиры; последних было больше всего. Только с этого момента власти поверили в серьезность происходящего; полкам королевской гвардии, стоявшим в Бове, Орлеане, Руане и Кане, был дан приказ двигаться на Париж.

За ночь весь центр города покрылся баррикадами; под командой военных-отставников и студентов Политехнической школы отряды восставших отправились на штурм Бурбонского дворца (места заседаний палаты депутатов) и казарм швейцарской гвардии на левом берегу Сены; они стремились получить возможность атаковать Лувр со стороны реки.

Мармон по-прежнему считал, что король должен отозвать ордонансы и сменить правительство; он уговаривал министров кабинета Полиньяка отправиться в Сен-Клу и передать эти предложения королю. Тем временем солдаты 5-го и 53-го пехотных полков, занимавших Вандомскую площадь, перешли на сторону восставших, и Мармону пришлось отправить им на смену часть королевских и швейцарских гвардейцев. При этом Лувр со стороны церкви Сен-Жермен-л’Осеруа остался без защиты, чем и воспользовались восставшие; они перешли в наступление и открыли огонь по швейцарским гвардейцам во внутреннем дворе Лувра. Швейцарцы поддались панике и начали отступать, увлекая за собой и те отряды королевских гвардейцев, которые располагались в саду Тюильри. Мармону не оставалось ничего другого, как попытаться собрать их всех на Елисейских Полях и приказать им отступать к заставе Звезды, чтобы не попасть в окружение.