Париж

– Но Робеспьер все еще грозный противник, – осторожно заметил Бланшар. – Те, кто заглушил его криками, могут пожалеть об этом.

Однако он ошибся. Потому что днем позже стало известно о еще более поразительном событии. Кто-то, затаивший на Робеспьера злость, пытался застрелить его и ранил в лицо.

И потом это случилось. Возможно, недовольство, исподволь копившееся в людях, выплеснулось бы в любом случае. Бланшар не мог сказать наверняка. Но теперь, увидев Робеспьера сначала лишенным слова, а затем раненым, Конвент набросился на него с животной яростью, как набрасывается стая волков на вожака, давшего слабину. От скорости расправы занимался дух. Робеспьера судили и приговорили к смерти. Потом, с перевязанной челюстью и все еще в крови, непреклонного, неподкупного якобинца и верховного жреца революции отвезли, как ранее множество его жертв, на площадь Революции и под рев толпы гильотинировали.

В течение дня десятки его ближайших соратников постигла та же участь.

Гильотина добралась до самого Террора. Террор закончился.

«Как это скажется на моей судьбе?» – задавался вопросом Эмиль Бланшар. Софи де Синь все еще считалась беременной. Когда обнаружится, что это не так, приведут ли в исполнение смертный приговор, вынесенный трибуналом? Вспомнят ли о его, Бланшара, роли? Ведь Робеспьер говорил с ним при свидетелях. Существует ли по-прежнему риск, что его арестуют? Предугадать было невозможно.

Он навещал Софи в тюрьме и каждую неделю носил ей еду. Даже через три недели после казни она жаловалась на кошмары, приступы дрожи и несварение желудка.

– Меня тошнит при виде еды, – печально говорила она доктору.

Но он объяснил ей, что эти симптомы вполне ожидаемы после пережитой ею ужасной потери и со временем исчезнут.

Бланшар был уверен, что так и будет. Софи была здоровой молодой женщиной. Что уготовано ей в будущем, он пока не мог знать и старательно избегал этой темы в беседах с ней. В течение месяца с каждым его визитом она как будто становилась спокойнее, хотя по-прежнему страдала от различных недомоганий.

Тюрьма, в которой содержали Софи, имела богатую историю. Давным-давно она была крепостью ордена тамплиеров в их владениях на окраине Парижа. Сейчас, помимо обычных людей, здесь томились в заключении и несколько особ королевской крови. Софи повезло: ее камера находилась достаточно высоко над землей, чтобы через узкое окно видеть здания и кусок неба.

Одним сентябрьским днем доктор Бланшар вновь отправился в Тампль. К этому времени он уже хорошо познакомился с тюремными стражниками. Несколько маленьких подарков, быстрое и бесплатное вскрытие фурункула, досаждавшего главному надзирателю, – и доброго доктора встречали в Тампле с приветливыми улыбками. Никто не возражал против букетика цветов, который он принес Софи в тот день помимо обычной провизии и бутылки бренди для самих надзирателей, конечно же. Но Софи доктор застал в некоторой растерянности. Он осведомился, как она себя чувствует.

– Как вы помните, на прошлой неделе у меня еще слегка кружилась голова, – сказала она, – и вы мне дали снадобье от этого.

– Да, помню. Помогло ли оно вам?

– Есть еще кое-что… – Она потрясла головой. – Я вам говорила, что меня тошнит от еды, и вы обещали, что это постепенно пройдет. И правда, мне уже лучше. Но я заметила другое: у меня не было регул в этом месяце. И в прошлом тоже.

Бланшар понял ее.

– Я должен вас осмотреть, – сказал он.

Некоторые доктора и повитухи клялись, что могут судить о беременности по урине женщины. Он тоже мог сделать этот анализ, если того хотели пациенты, но сам не считал его убедительным. А вот если у женщины два раза кряду не приходила менструация, Бланшар почти не сомневался, что она беременна. Иногда случались ложные беременности, но с годами у него развилось чутье, которому он доверял. Через несколько минут он объявил Софи:

– Кажется, мадам де Синь, у вас все-таки будет ребенок.

Последующие месяцы были странными. Умеренные жирондисты пошли на подъем, якобинское движение стало объектом критики и ненависти. Даже когда банды золотой молодежи – мюскадены – задирали якобинцев на улицах, никто за них не вступался.

Хотя комитет общественной безопасности и трибунал все еще существовали, их власть шла на убыль. Иные из тех, кого якобинцы бросили за решетку, пока оставались там, но многих освободили. Даже части аристократов, бежавших за границу, позволили вернуться.

К началу 1795 года некоторым церквям разрешили снова проводить богослужения – при условии, что не будет колокольного звона и крестов на фасаде.

То было время противоречий и путаницы, но, по крайней мере, не террора.

Вот так и вышло, что в марте 1795 года, когда в дополнение к политическому хаосу в Париже начались проблемы с поставками хлеба, доктору Бланшару удалось получить разрешение увести Софи де Синь в преддверии родов из крепости Тампль под его ответственность. Ведь тогда, убеждал он власти, тюрьме придется кормить на одного заключенного меньше. А после рождения ребенка никто, казалось, не обратил внимания на то, что доктор без лишней огласки перевез малыша и его мать в родовой замок де Синей в долине Луары.

Софи назвала мальчика Дьедонне – «дар Бога», и Бланшар считал, что ребенка поистине послали высшие силы.

В дальнейшем Эмиль Бланшар и Софи старались поддерживать связь. Он весьма гордился тем фактом, что именно ему, Бланшару, благородное семейство де Синь обязано спасением от гибели. Софи же твердо решила вырастить сына вдали от Парижа, которого стала бояться. Ее стремление доктор вполне мог понять. Дьедонне де Синь, таким образом, воспитывался в сельской тиши, и в этом, рассуждал Бланшар, не могло быть ничего дурного.

Не то чтобы жизнь в Париже была слишком плоха. Революция извлекла из Большого Террора важные уроки. Постепенно сформировалась законодательная власть с двумя палатами, которые избирались и подчинялись закону. Без проблем не обошлось. Среди законодателей преобладали члены Конвента. Вспыхивали восстания, их подавляли. Но за четыре года новая система, возглавляемая Директорией в составе пяти человек, навела в стране относительный порядок.

Эмиль все собирался выбраться в долину Луары, чтобы навестить Дьедонне и его мать, но каждый раз поездке что-то мешало.

В Париже действительно было много дел. Его медицинская практика процветала – он стал лечащим врачом ряда политиков и их семей. Но, пожалуй, самым важным из всех его пациентов была очаровательная дама, вдова с двумя детьми, в то время бывшая любовницей Поля Барраса – одного из членов Директории.

Это знакомство было полезным и само по себе, но последствия его превзошли самые смелые ожидания Бланшара.

Дело в том, что Баррас решил расстаться с Жозефиной и устроил ее брак с молодым и подающим большие надежды генералом, который был без ума от нее. В результате Бланшар оказался другом молодого Наполеона Бонапарта.

– И с тех пор для меня началась новая жизнь, – так потом говорил Бланшар своим детям и внукам.

Да, несмотря на свои недостатки, будущий консул и император Франции был верным другом. Решив однажды, что лечащий Жозефину доктор – честный и толковый человек, он стал рекомендовать его всем своим знакомым. Естественно, знакомые Бонапарта принадлежали к числу самых богатых и влиятельных людей Франции, так что Бланшар получал хорошее вознаграждение за свои услуги.

Уникальное правление императора Наполеона, ознаменовавшееся победами, имперским величием и трагедией, закончилось в 1815 году поражением при Ватерлоо, но к этому моменту доктор Эмиль Бланшар был очень состоятельным человеком, готовым отойти на покой. Специально для этой цели он уже приобрел чудесный дом в Фонтенбло.