Париж

Дом, нужный вдове Ле Сур, принадлежал краснодеревщику месье Дюпле. Но поговорить ей нужно было не с Морисом Дюпле, а с его квартирантом. Как она и надеялась, тот был на месте.

Его комната была небольшой, но приятной: стены отделаны панелями, на тумбе маленький канделябр. За столом очень прямо сидел человек. Вдова слышала, что он не появлялся в Конвенте уже три недели. Кто-то говорил, что он заболел. Другие считали, что он готовит важную речь. Во всяком случае, выглядел он совершенно здоровым, и вдова заключила, что верно второе. Встречались они всего несколько раз, но, очевидно, он запомнил ее и знал, что она предана революции.

– Чем я могу быть полезен вам, гражданка? – спросил он.

Люди говорили, что он уродлив. Однако вдова не соглашалась с этим мнением. Его широкий лоб предполагал глубокий и быстрый ум, а выдающиеся вперед челюсти говорили о настойчивости.

Ростом он был невысок, но держался удивительно прямо, и это особенно нравилось вдове. Сказать по правде, у этой крупной женщины возникло желание подхватить его на руки и отнести к себе домой.

Но превыше всего был тот факт, что он был неподкупен, и об этом знала вся Франция. Он был чист и несгибаем. Может, мужчины вроде Дантона производят более сильное впечатление, громче говорят и более любимы, но одинокая фигура Максимилиана Робеспьера возвышалась над всеми ними.

Вдове не потребовалось много времени, чтобы поведать ему о старом священнике и молодой чете де Синь. Из их слов, произнесенных в церкви при Клоди, однозначно следовало, что они враги революции.

– Меня удивляет только то, – сказала вдова Ле Сур, – почему они до сих пор не арестованы.

– Раньше я уже слышал имя де Синей, гражданка, – ответил Робеспьер. – Думаю, за них заступился Дантон. – Он пожал плечами. – Возможно, ему заплатили.

Потом он умолк и, казалось, задумался. Вдова забеспокоилась, не счел ли он недостаточными сведения, добытые ею.

– Это еще не все, – снова заговорила она. – Он сказал священнику, что подговаривает крестьян своего имения присоединиться к мятежникам Вандеи. Его поместье как раз недалеко оттуда.

Конечно, это было ложью. Но вдова Ле Сур не чувствовала себя виноватой. Двое де Синей должны умереть, она была убеждена в этом. Ложь была просто средством к достижению этой цели – нечто вроде повозки, нужной, чтобы доставить человека к месту назначения.

Выдумав эту ложь, она всего лишь выполнила свой долг. Ведь она – хранительница революции.

– В самом деле?

Цепкий взгляд Робеспьера остановился на ней. Знает ли он, что она лжет? Вдова Ле Сур не могла этого понять, но предполагала, что он догадывается. Робеспьер медленно кивнул и произнес своим резким высоким голосом:

– Как вам, гражданка, наверное, известно, во время больших дебатов о том, казнить ли короля, я напомнил Законодательному собранию об одном очень важном факте. Я сказал тогда, что мы собрались не для того, чтобы судить короля, не для того, чтобы решить, в чем он виноват и в какой степени. Мы собрались ради более великого дела, а именно ради революции. К тому времени уже стало совершенно ясно, что, пока король жив, революции угрожают как силы внутри Франции, так и вне ее. Следовательно, простая логика диктует нам, что король должен умереть. На самом деле обсуждать было нечего.

– Вы были правы, гражданин Робеспьер, – сказала вдова.

– Теперь ситуация повторяется. Революция в опасности. И пока мы не уничтожим этих аристократов, опасность сохранится. Сами по себе де Сини, возможно, особой угрозы не представляют. Но их существование – уже угроза. Вот в чем смысл. – Он взял со стола лист бумаги. – Вы не окажете мне одолжение, гражданка? Отнесите эту записку в Комитет общественной безопасности.

– Сию минуту, – ответила она с гордостью. – Сию минуту.

После ухода отца Пьера молодой Этьен де Синь не мог успокоиться и долго ходил по комнате из угла в угол. Его жена взялась за шитье и не донимала мужа расспросами.

В особняке де Синей в эти годы было очень тихо. Этьен и Софи пользовались большой гостиной только в летние месяцы, когда ее не нужно было отапливать. Зимой они проводили дневные часы в малой гостиной. Почти во всех остальных комнатах мебель была закрыта чехлами, двери заперты, так что экономка и горстка слуг справлялись с обслуживанием жилой части дома.

– Как хорошо мы с тобой сегодня погуляли, – наконец заговорил Этьен.

– Да, я тоже очень рада, что мы выбрались на свежий воздух, – ответила Софи.

– Так трудно сидеть все время взаперти! – воскликнул он.

– Но нам есть чем занять себя, – напомнила ему жена.

Не будь их любовь по-прежнему горяча, эта постоянная вынужденная близость при отсутствии дел могла бы стать настоящим испытанием. Но, к счастью, еще в первые месяцы революции, когда светская жизнь постепенно сошла на нет, каждый из супругов нашел себе занятие, чтобы скоротать время, и поэтому их уединение не усугубилось бездельем.

Софи вместе с экономкой взялись за постельное белье и шторы: решили сначала залатать, что потребуется, а потом все покрыть вышивкой. На это может уйти не одна жизнь, сказала она мужу. Кроме шитья, Софи не менее двух часов в день упражнялась в игре на пианино и в результате достигла такого мастерства, о каком и не мечтала.

Этьен надумал чинить мебель и даже ходил несколько раз к местному столяру, чтобы научиться правильно чистить и натирать воском старинные столы и мягкие кресла эпохи короля-солнца. Освоив этот этап, он захотел попробовать себя в плотницком деле. Его первые попытки были довольно неуклюжими, однако теперь он мог смастерить сносный кухонный стол или табурет. Это нехитрое ремесло стало для Этьена источником ощущения собственной полезности и покоя.

– Я умею производить вещи, – говорил он, смеясь, жене. – Больше я не могу называться аристократом.

А долгими летними вечерами они сидели рядышком и читали друг другу, пока медленно опускающееся за горизонт солнце зажигало теплым блеском полированное дерево унаследованных стульев и столов парадной гостиной.

Но в тот вечер Этьена беспокоила одна мысль.

– Иногда, милая Софи, – сказал он, – мне кажется, что я совершил ошибку. Наверное, нам следовало давным-давно уехать в замок. Там, по крайней мере, мы могли бы гулять в парке.

– Я не думаю, что это было ошибкой. Мне кажется, здесь безопаснее.

– Почему?

– От имения до Вандеи довольно близко. Сейчас восстания подавлены, но они могут вспыхнуть снова. А если бы сражения шли рядом с замком? Местные жители сразу бы присоединились к мятежникам. Они любят свою религию, но к нам относятся без ненависти. И тогда, чтобы нас не сочли предателями революции, нам пришлось бы пойти против собственных работников и крестьян.

– Да, ты права. И все равно…

– Мы живем тихо, как мышки.

– Мне кажется, что мы остались одни во всем мире.