Парижская жена

— Наверное, нет. Но нужно где-то достать деньги. Может, у Дона Стюарта?

— Он славный парень.

— Да, — согласился Эрнест. — Я вот что тебе скажу. Похоже, все собираются туда ехать. Это усложняет дело.

— Время еще есть. А что может быть такого сложного?

— Никогда не знаешь.

31

На сортировочной станции охваченные паникой быки с ревом выбирались из тесных вагонов; они закатывали глаза и не понимали, куда им идти. Смотреть на них было тяжело: ведь мы знали, что к концу дня ни один не останется в живых. Утро было довольно прохладным для июля. От топота быков в воздух летела пыль, от нее щипало глаза. Эрнест показал на мышцу между лопатками, куда по правилам следует вонзить шпагу.

— Ясно, сэр, — сказал Гарольд Лоуб. — Настал момент истины.

Эрнест помрачнел.

— Что ты об этом знаешь?

— Полагаю, достаточно, — ответил Гарольд.

Тут подошла Дафф и взяла Эрнеста под руку:

— Все чудесно, правда? — Она смотрела на него, как ребенок, который желает, чтобы все было, как он хочет, — щурилась и широко улыбалась. — Но девочка, однако, хочет есть. Кто меня накормит?

— Да, конечно, — сказал все еще мрачный Эрнест, и они вдвоем пошли в сторону кафе. На Эрнесте были берет, темно-синий свитер, белые брюки, на шее — темный платок. Дафф, как всегда, хорошо выглядела; на ней был длинный хлопчатобумажный свитер с выпущенным наружу широким отложным воротничком нежно-зеленого цвета. Волосы она зачесала назад и шла рядом с моим мужем, стройная и высокая. Эрнест, гордо запрокинув подбородок, старался идти с ней в ногу. Возможно, он еще дулся на Гарольда, хотя и пытался проглотить обиду. Со спины казалось, что оба сошли с картинки модного журнала, и я видела, что Пэт Гютри, жених Дафф, тоже это заметил. Все это заметили, и бедняга Пэт несколько дней выглядел удрученным.

Мне было жаль Пэта, хотя жить с таким человеком я бы не хотела. Он слишком много пил и в пьяном виде был невыносимым. С утра он пребывал в прекрасном настроении, всем довольный. С удовольствием говорил о популярной музыке, сам мог петь и танцевать с большим азартом, но после трех или четырех коктейлей что-то менялось, и в нем нарастали злоба и высокомерие. Если Дафф не прогоняла его, в нем вновь происходила перемена, и тогда он становился замкнутым и угрюмым. Мне было интересно, как Дафф выносит смену его настроений и как он сам с этим справляется? Проснувшись, чувствует ли отвращение к своим прежним обликам? Помнит ли их?

— Как смотришь на то, чтобы пить дотемна? — спросил Гарольд, подходя ко мне.

Я улыбнулась и взяла его под руку; мне хотелось подбодрить его хоть ненадолго. Возможно, если мы будем держаться вместе, я с его помощью тоже почувствую себя лучше. А мне это просто необходимо.

Наше путешествие потерпело неудачу неделю назад, в Бургете, куда мы приехали, чтобы порыбачить в Ирати, одной из самых любимых рек Эрнеста, и там узнали, что реку сгубили. Хозяйка гостиницы пробовала предупредить нас, что с хорошей рыбалкой покончено, но Эрнест принял ее слова за шутку. Оказывается, там поработали лесорубы, они заготавливали бук и сосну, и когда мы добрались до реки, то увидели, что в ней плавает много строительного мусора. Плотины были прорваны. Дохлая рыба валялась на берегах и в близлежащих лужицах. Все это должно было нас вразумить, но мы не сдавались еще несколько дней, пытаясь разведать мелкие притоки. В результате никто из нас не поймал ни рыбешки.

С нами был Билл Смит, старый друг из Чикаго, которого Эрнест соблазнил рассказами о первоклассной рыбалке и последующей корриде. Мы не видели его еще со времен «Домицилия». Когда дружба Кенли и Эрнеста дала трещину, отношения ухудшились со многими знакомыми из окружения Смита, но с тех пор мы установили постоянную переписку с Кейт, которая работала журналисткой в Чикаго. Когда приехал Билл, мы с радостью увидели, что он все тот же, полный увлекательных историй и живого интереса ко всему. Он захватил с собой самых надежных мух, заготовленных для путешествия в Испанию, — тех, на которые так хорошо клевала рыба в Хортон-Бей, — и я думаю, Эрнест чуть не расплакался, когда Билл открыл заветную коробочку с мухами, ведь они не пригодились.

В Памплоне тоже все шло не так, как надо. Нас окружали друзья, много друзей — веселье должно бы бить ключом, но все было по-другому. В Париже Дафф и Эрнест флиртовали друг с другом, но далеко это не заходило. Что-то изменилось с тех пор, и перемены принес Гарольд. Он по уши влюбился в Дафф и увез ее на неделю в Сен-Жан-де-Лус. Рассказывая об этом, Китти упомянула, что последнее время Гарольд вел себя странно, и она подозревала нечто подобное. Сейчас у них снова натянутые отношения. Я никогда не понимала смысла договора между Гарольдом и Китти, а теперь была сбита с толку бурной реакцией Эрнеста на эти события. Ему вообще не следовало придавать им значения — у него нет никакого права ревновать Дафф, но он ревновал, и все вдруг об этом узнали.

Утром того дня, когда начались бои, мы все проснулись чуть свет, чтобы не проспать бег быков по улицам. Первый раз я видела это зрелище в то лето, когда ждала Бамби, но все случилось так быстро, что я ничего не запомнила. Сейчас Бамби остался в Париже под присмотром Мари Кокотт, и хотя я хотела отдохнуть от круглогодичного ухода за ребенком и нуждалась в передышке, но с трудом представляла себя свободным человеком.

Тем утром улицы были мокрые и скользкие. Перед рассветом прошел небольшой дождь, и было видно, как быки пытаются не упасть на булыжной мостовой. Один все-таки упал и силился подняться, вытягивая могучую шею и вращая глазами — эта сцена казалась растянутой во времени.

Мы стояли за низкой стеной — так близко, что вдыхали запах бычьего пота и ощущали возбуждение зевак. Впрочем, некоторые не смотрели или не могли смотреть.

— Быки — древние животные, — рассказывал Эрнест Биллу предыдущим вечером в кафе. — В течение шести столетий их учили делать то, что они делают сейчас, — бежать на арену и на пути к смерти пронзать рогами все, что смогут. Все это чертовски прекрасно. Подожди, сам поймешь.

— Я готов, — сказал Билл, но теперь на улице, когда все было хорошо видно, его готовность пошатнулась. Пока мы стояли, один молодой человек слишком близко подбежал к крупному быку и был откинут к стене футах в двадцати от того места, где находились мы. Мы слышали, как хрустнуло его вывернутое плечо. Юноша кричал и пытался вскарабкаться на стену, лицо его исказил страх.

— Для тебя это слишком, старик? — спросил Эрнест, увидев, что Билл отводит глаза.

— Возможно, — ответил Билл.

Эрнест стоял рядом с Дафф, раскрасневшийся от возбуждения.

— Ты только посмотри! — Он указывал туда, где бык с низко склоненной квадратной мордой шел на молодого человека. — Зрение у быка плохое, но он чует добычу, ему только нужно время. Взгляни на него сейчас. Господи, да он подходит.

— Не верю, что для тебя это спорт, — тихо сказал Билл Эрнесту.

— А что еще? Это жизнь и смерть, братишка, — то, что происходит каждый день.

Бык выступил вперед, нацелившись левым рогом, крупная голова склонилась набок — поистине само исчадье ада, и кинулся на карабкающегося по стене кабальеро. Но тут тому из-за стены протянули руку. Мы не видели, кто предложил помощь, но юноша был спасен. Ему хватило силы перемахнуть через стену и оказаться на свободе. Когда стало ясно, что с ним все в порядке, по толпе пробежал смешок.

— Думаю, ты разочарован, — сказал Билл, многозначительно глядя на Эрнеста.

— Вовсе нет.

— Он ранен? — спросила Дафф.

— Возможно. Такое случается. Я сам видел.

— Захватывающее зрелище, правда? — сказала она.

— Дьявольски захватывающее.

Мимо нас пробежал последний бык, позади торопились pastores,[11] а потом взлетела ракета, говорившая, что все быки в загоне.

— Какие красавцы, — сказала Дафф.

Я пыталась вспомнить, казались ли мне быки красавцами в тот первый раз, когда Эрнест наставлял меня, как сейчас наставлял Дафф. За последние два таких коротких года моя жизнь сильно изменилась, но, помнится, тогда, захваченная зрелищем, я оставалась спокойной: ведь я ждала ребенка и чувствовала себя в безопасности, защищенная от всего плохого. Тело мое жило своей жизнью, а животные тоже следовали своей судьбе. Я следила за происходящим, не чувствуя боли или страха, — просто сидела рядом с Эрнестом и обметывала одежду и одеяльца для нашего малыша, который должен был появиться на свет через три месяца вне зависимости от того, что происходит в этот день. Я помнила также, что мне нравилось все происходившее ночью — танцы и фейерверки, хотя спать под этот шум было невозможно.