Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски

В магазине мне действительно предлагают на выборе полдюжины разных моделей «мыльниц» — фотоаппаратов для любителей. Для моих целей они малопригодны. Однако более пристойный аппарат стоит не меньше пятисот-шестисот долларов, которые я не могу пожертвовать на эти цели. Мой же дорогостоящий «Никон» остался в гостинице, поэтому покупаю «Кодак» за семьдесят долларов и несколько катушек пленки.

Оставив машину в центре города недалеко от железнодорожного вокзала, пешком иду к заведению Ван Айхена. У меня нет ясного плана действий, поэтому занимаю место в кафе на углу улицы наискосок от его института. Заказав чай и кусок вишневого пирога, разглядываю издалека серо-зеленый фасад и прикидываю, как мне быть. Не подлежит сомнению, что охрана в доме не ограничивается надзором за посетителями. Наверняка ведется наблюдение за подходам и окнами в окрестных домах. Между тем мне было бы хорошо сделать не меньше десятка снимков, причем желательно на разных катушках, мало ли что случится при проявке.

Заказываю коньяк и снова закуриваю. В этот момент распахивается дверь, и в кафе появляется высокая красивая блондинка. Мельком оглядев зал, она садится у окна. Официант приносит ей бокал коньяка и щелкает зажигалкой.

Ба! Ну кто бы мог подумать, ведь это же Эмма, моя знакомая из квартала красных фонарей! Первый раз за последнее время попался нужный человек в нужный момент. Интересно, как она отнесется к этой нежданной встрече?

Коньяк и сигарета — общность вкусов налицо, и это кажется мне достаточным основанием для разговора. Прихватив свой бокал, без приглашения сажусь за стол Эммы. От ее возмущения беспардонным вторжением не остается и следа, как только она внимательнее всматривается в мое лицо. Восторга особого она, правда, тоже не проявляет. Все ее эмоции сводятся к довольно кислой реплике:

— Невероятно. Это опять ты.

— Да, это опять я. Тебе на редкость ловко удается скрыть радость от моего появления.

Девушка только фыркает в ответ.

— Вот еще, «радость»! Напугал меня в прошлый раз до полусмерти. Явился как приличный, а потом… Него тебе сейчас-то надо? Учти: если опять какие-нибудь глупости придумаешь, я вызову ПОЛИЦИЮ.

— Не надо полицию. Пойдем лучше погуляем. Меня в центре в ресторане ждет компания, хорошо бы появиться у них с красивой девушкой. Посидишь минут сорок, всего-то дел. А я тебе за это дам пятьдесят, нет, не пятьдесят, а сто долларов.

«Красивая девушка» смотрите подозрением. Но лесть вперемежку с посулами денег оказывают свое воздействие, и она соглашается. Перед тем как отправиться на встречу с несуществующей компанией друзей, извинившись, выскакиваю из кафе.

Первый попавшийся таксист, пожилой голландец с красным лицом, довольно быстро улавливает мою мысль. Доезжаю с ним до следующего перекрестка, с которого также видно здание института. Попросив его свернуть за угол, достаю деньги.

— Сколько вы зарабатываете за полчаса?

— Долларов тридцать-сорок.

— Вот пятьдесят. Вам нужно ждать здесь, на этом самом месте тридцать минут. По истечении этого времени можете ехать. Если я появлюсь до этого, получите еще столько же за ожидание. Это не считая счетчика. Понятно?

Водитель живо кивает и подмигивает. Не знаю, что он думает обо мне, да это и не важно. Я сам толком не знаю, что о себе думать. Чтобы не разрушить взаимопонимания, тоже подмигиваю в ответ. Главное, чтобы таксист не уехал раньше времени.

Переулками возвращаюсь в кафе, где меня исправно ждет Эмма. Преподношу ей букетик неизвестных мне бледно-желтых цветов, купленных набегу в небольшом магазинчике, и она краснеет от смущения. Господи, она еще умеет краснеть, а я-то чуть не придушил ее в прошлый раз.

Обнимаю девушку за талию и веду ее по набережной. Один поворот, другой. Остановившись у кованой решетки набережной через канал от здания института Ван Айхена, прошу Эмму разрешить ее сфотографировать. Уснувшие было подозрения просыпаются в ней с новой силой. Она подчиняется, но по глазам видно, как она прокручивает в голове все известные ей голливудские триллеры. Я их тоже смотрел. По законам жанра все маньяки как один либо фотографируют своих жертв, либо оставляют себе от них что-нибудь на память.

Нечего говорить, что в большинстве случаев моя спутница не попадет в кадр. Она замечает это и удивленно поднимает брови. Ноу нас уже нет времени: как я и ожидал, на необычный характер съемок обратила внимание не только Эмма. В дверях здания напротив появляется хорошо одетый молодой человек и пристально вглядывается в нас через канал. Спустя несколько секунд к нему присоединяется еще один. Пока оба они растерянно крутят головами и не двигаются с места, их внимание к нам не опасно, ибо машин поблизости от института нет и быстро перебраться на нашу сторону они не могут. Однако и особенно тянуть время нет резона.

Беру Эмму за руку и в темпе тащу ее по набережной. Она удивленно смеется. Давай-давай, веселись. Если эти типы до нас доберутся, нам обоим будет не до смеха.

Задыхаясь, Эмма бормочет на ходу:

— Не могу понять, что и зачем ты делаешь. Ты очень загадочный человек.

— У меня был один знакомый, он говорил то же самое.

— А где он сейчас?

Вот как раз о том, где сейчас Билл, как он туда попал и кто в этом виноват, лучше не вспоминать, тем более рассказывать впечатлительной Эмме. Слава Богу, такси ждет нас в условленном месте. Заталкиваю свою знакомую на заднее сиденье, плюхаюсь вслед за ней и командую:

— Вперед!

Машина ходко трогается с места. Через несколько кварталов я останавливаю водителя и сую ему несколько банкнот:

— Все, спасибо. Мне надо сейчас выйти. Отвезешь девушку, куда она тебе скажет. А это тебе, Эмма. Спасибо большое, думаю, мы больше не встретимся.

Водитель кивает, в то время как Эмма изумленно смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Подмигнув, бормочу извинения и выскакиваю из машины.

Такси исчезает за углом, а я сажусь в первый попавшийся автобус и после получасовых плутаний по городу добираюсь до своей машины. По дороге рисую себе картину суматохи в институте Ван Айхена и тешу себя надеждой, что завтра эта суета только усилится.

* * *

Я знаю, что и как делать. Но впервые в жизни на меня нападает депрессия и абсолютно нет сил сделать последний шаг. Не хочется двигаться, говорить и вообще смотреть на белый свет.

Я заигрался. И ничего исправить уже нельзя. Можно только отшлепать табуретку, которая меня ушибла, то есть Ван Айхена. Но легче от этого никому не будет. Особенно Джой.

Как приятно слышать со всех сторон, что ты умный и обаятельный. И думать, что ты можешь управлять людьми, заставлять их делать то, что тебе нужно. Самовлюбленный идиот.

Сварив крепкий кофе, пытаюсь привести себя в более или менее рабочее состояние. Вторая чашка заставляет вспомнить о Билле. Одном из тех, кто пострадал из-за меня. Сейчас есть полтора-два часа, чтобы его навестить. Что только принести ему в больницу?

Пройдя мимо здания парламента, на мгновение останавливаюсь в нерешительности у входа в пассаж и затем ныряю в его прохладную глубь. Справа в витрине бутика мерцают лаком рукоятей натурального дерева зонты по сто и больше долл аров, лениво свисают галстуки от Валентино и Диора, пирамидой грудятся немыслимо дорогие дамские сумочки и кошельки. Точно напротив в отделе попроще женщины вращают карусели с неимоверным количеством галстуков и платков, в то время как огромный плакат в витрине зазывает новых покупателей обещанием тридцатипроцентной скидки.