Парковая зона

Тело девушки вдруг напряглось и затрепетало так, что Мишину голову стало швырять, как на ухабах, и вместо хриплого «не надо» им послышалось тягучее «еще, еще…» Произнесено это было с такой сладостью и страданием, которых подросткам никогда не приходилось слышать.

Сразу стало как-то неловко и стыдно, и они, не сговариваясь, отпрянули от расселины, прикрыв ее куском рубероида, лежащего тут же, под руками. Потом, оглушительно гремя железной лестницей, быстро скатились с чердака, нечаянно спугнув ласкающуюся парочку.

Мишкина взлохмаченная голова быстро показалась в окне, и вот уже он сам в рубашке и брюках с мокрыми пятнами догнал возбуждённых «доглядчиков» и как ни в чем не бывало предложил по сигаретке. Пальцы у него при этом немного дрожали.

Женился на Пампушке Мишка Глот или нет, Иван не помнил, но с той поры почему-то друзьям расхотелось подсматривать чужие тайны.

Видимо, так должно и быть – вместе с возрастом взрослели чувства, и ребята редко вспоминали свои мальчишеские, не совсем безобидные проделки, хотя знание того, что они видели, лично Ивану не раз помогало в разнообразных любовных ситуациях.

Теперь, листая «Камасутру» и блуждая в сладостных эмпиреях, Иван чутко улавливал космическую энергию, потому что все антенны чувств были направлены в небо, и его распирало от этой могучей энергии, отчего приходилось периодически лезть в холодную воду, чтобы часть этих неведомых сил ушла в речку. Стрелка компаса снова опускалась, и он успокаивался.

Пока отпускник читал и предавался легкомысленным воспоминаниям, ему все время казалось, что за ним подглядывают. Хотя место это было пустынным, располагалось в стороне от жилья, и вряд ли кто-нибудь мог сюда забрести.

Студентки были на полевых работах, а местным жителям здесь и вовсе делать нечего, тем более что купальный сезон кончился.

Как бы там ни было, ощущение чьих-то посторонних глаз не проходило.

Однажды Метелкину даже послышалось, как рядом обломилась ветка, и кто-то за спиной тихонько хихикнул.

В этих местах еще не до конца истребленная охотниками за шапками водилась ондатра, поэтому Иван перестал прислушиваться и продолжал загорать в голом виде, держа перед глазами столь занимательную книгу. Между чтением и купанием он дремал или предавался размышлениям, вольным и игривым.

Теплый ветерок, изредка пробегая по верхушкам кустарника, бегло пересчитывал узкие, уже загрубевшие листья и тут же, убедившись, что все на месте, успокаивался. Жара спадала, кузнечики, так оглушительно цвиркавшие в низкой пожухлой траве, смолкли, но резче стали вскрикивать белесые узкогрудые речные чайки.

Время от времени они, сложив дугообразные крылья, проваливались вниз, что-то цепляя длинными клювами в воде. То ли они промахивались, то ли были настолько прожорливы, что сразу же заглатывали добычу, но сколько бы Иван ни вглядывался, у них в клювах ничего не видел. Они просто касались воды и тут же с резким и злым криком взмывали вверх, как бы ругаясь за очередную промашку.

Надо было собираться домой, погода клонила к дождю, да и солнце уже не грело, хотя в воздухе еще стояла влажная духота. С юго-запада крадучись подползали тучи, предвещая вечернюю грозу.

Иван напоследок зашел в воду, разогнав брызнувших в разные стороны серебристых мальков. В начинающей темнеть воде они хорошо просматривались.

Несколько раз окунувшись с головой, отфыркиваясь, он вышел на берег и стал одеваться у самой кромки воды.

Пока Метелкин прыгал на одной ноге, пытаясь натянуть трусы, у него за плечом отчетливо послышались чье-то дыхание и короткий тихий смешок. Вздрогнув от неожиданности, Иван резко развернулся, но потерял равновесие и вместе с семейными в подсолнухах трусами опрокинулся в воду.

Матерясь, Метелкин прополоскал их, крепко выжал и растянул сушиться на тонких ветках кустарника. Потом поднялся выше по берегу и стал всматриваться в густые заросли, но никого не обнаружил.

Было тихо-тихо. Даже слабый ветерок, и тот не шуршал в камышах, копя силу для предстоящей грозы. Только падали и взлетали, падали и взлетали неугомонные серпокрылые чайки, вспахивая вечернюю воду.

Вдалеке паслось совхозное стадо, и оттуда раздавались неразборчивые крики верховых пастухов, сгонявших стадо на вечернюю дойку, и сухое щелканье кнута.

Не хотелось возвращаться в село в тесных и мокрых джинсах, и Метелкину ничего не оставалось, как ждать, пока его семейные трусы хоть немного пообсохнут.

Иван снова спустился к воде и пошел вдоль берега, пытаясь найти гнездо ондатры, он знал, что поблизости находится ее выводок, но следов зверька не обнаружил, а только спугнул какую-то большую белую птицу, которая, резко захохотав, низом, почти задевая воду, мигнула на прощание широким крылом и скрылась за поворотом.

Нет, он был один.

Вот уже и речка стала покрываться мелкой рябью, как голое зябкое тело мурашками. Пора собираться домой.

Пора.

Стряхнув мелких, как пыль, налипших мошек, Иван напялил еще сырые трусы, натянул джинсы, белую майку и стал подниматься наверх, упираясь в кручу босыми ногами.

Говорят, что через босые ноги стекает в землю статическое электричество, которое, накапливаясь в человеке, пожирает его жизненную энергию. Потому, находясь на природе, Метелкин всегда старался обходиться без обуви.

Вот и теперь, за две недели, пока он отдыхал в Бондарях, подошвы его ног уже задубели и стали жесткими.

Облака, все более и более сгущаясь, клубились, как дерущиеся псы. Кроме Господа Бога, разнять их было некому, и Метелкин прибавил шагу, чтобы не угодить под ливень, который обещал вот-вот быть.

Возле брошенного деревянного сарая Ивану в ступню попала какая-то колючка, и он уселся прямо на землю, чтобы вытянуть занозу. Пока он возился, темные лохматые тучи обложили село со всех сторон, облизываясь быстрыми красными языками и глухо урча.

Пастухов и стада уже не было видно, и Метелкин остался один на один с грозной ломовой силой природы. Потянуло близкой водой. По дороге запрыгали, гоняясь друг за другом, первые веселые капли.

Бежать Иван не мог, и ему пришлось тут же шмыгнуть в темный проем сарая, под двускатную тесовую крышу.

Как только он нырнул в пахучий, еще не успевший остыть, сумрак, тут же зацокали серебряные копытца – быстрее, быстрее, гуще, гуще, пока все не слилось в единый, сплошной гул.

В сарае стало совсем темно, только в проеме колыхалась белесая штора дождя.