Парковая зона
Шрифт:
Неожиданно, пританцовывая и ежась, вобрав голову в плечи, в проеме показалась гибкая девичья фигурка в прилипшей к телу светлой трикотажной кофточке с широкой открытой горловиной. Тонкий и мокрый трикотаж почти сполз с плеча.
Мини-юбку заменяла широкая – в ладонь – манжета, которая довольно плотно облегала ладные тугие бедра чуть ниже плотных небольших ягодиц. Такую одежду молодежь тогда почему-то называла «скифой».
Узкие длинные икры были немного забрызганы грязью. Видно, неожиданная гостья бежала уже по мокрой дороге, спасаясь от дождя.
Переступая
Откуда она и зачем здесь? Ведь когда он, сидя на дороге, вынимал из пятки занозу, рядом никого не было, он был один в поле. Не могла же она материализоваться из воздуха и грозы?
Иван слышал прелестные деревенские рассказы о том, как ласки стерегут хозяйское добро, ухаживая за скотиной, и даже заплетают косы в гривах полюбившихся им лошадей.
Человек, хозяин дома, никогда не убивал этого красивого зверька и радовался, если видел его у себя во дворе. По словам стариков, убийство ласки всегда приносило несчастье.
В детстве один из ровесников Ивана на глазах у товарища рассёк ласку лопатой на части. Тогда Ивану было так жалко беззащитную зверюшку, что он ночью даже плакал об этом.
Потом он несколько раз видел ту ласку во сне – быструю и живую, брал ее на руки, и она нежно терлась о его щеку своим шелковистым мехом.
Его жестокий ровесник впоследствии спился и был зарублен той же лопатой. Совпадение ли это, как знать?..
Девушка, заметив в полутьме незнакомца, ничуть не удивилась, а только тихо хихикнула, обнажив свои белые сияющие зубки.
Боже мой! Да это тот же зверек, которого Иван так часто видел в своих детских снах!
Ему неудержимо захотелось взять это существо на руки, потереться щекой о его прохладное тельце, нежно провести ладонью по этой гибкой восхитительной спинке.
Закрыв глаза, он мотнул головой, пытаясь отогнать наваждение.
Не может быть того, чего быть не может! Всё это – результат больного воображения. Отсутствие женщины и многодневные, обильные застолья с добротным дымным самогоном, настоянным на разных пряностях, обострили его причудливую фантазию. Что за бред? Какие зверьки? Какие ласки? Этот сарай уже сто лет как пуст, и в нем давно выветрился всякий дух живности. Откуда здесь взяться девушке, да еще такой хорошей? Есть только вечер, гроза и ливень. И ничего больше. Вот он сейчас откроет глаза и никого не увидит.
Иван быстро посмотрел перед собой.
Он так и знал! Проем двери был пуст. Действительно – никого!
Но тут он услышал легкое дыхание и перевел взгляд в ту сторону. Так и есть! Вот она – перед ним, во всем своем женском обаянии. Изящная и ладная, заложив руки за спину, она прижалась
к стене и, хитро посмеиваясь, смотрела на него.Что за черт! Иван застенчиво шмыгнул носом. Не она ли весь нынешний день, купаясь рядом, подглядывала за ним? Но он обыскал весь берег, и вокруг никого не было, даже всякие следы отсутствовали. Он был один. Не могла же она, как русалка, все это время сидеть под водой?
Вспомнив о компасной стрелке, о непристойном виде, в котором находился целый день, Ивану стало действительно неловко. Он молчал, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.
Заговорить с незнакомым человеком для него никогда не составляло особого труда. Коммуникабельность выручала Ивана в любых ситуациях, но здесь, в этом сарае, он совсем утратил дар речи. Предложить ей свою сухую майку? Бестактно. Заговорить о погоде? Пошло.
Молчание становилось критическим, и надо было что-то делать.
Шум дождя временно оборвался, и в наступившей тишине он слышал только свое учащенное дыхание, и ничего больше. Сердце колотилось, как перед прыжком через пропасть.
В углу, в старой истлевшей соломе, что-то зашуршало. Девушка-ласка, выдернув руки из-за спины, быстро повернула голову, насторожившись. Ивану даже показалось, что у нее зашевелились ушки, улавливая направление звука, и стали обнажаться острые коготки на пальцах.
Теперь прошуршало совсем рядом.
«Мыши!» – подумалось Метелкину. Почуяли хищницу и убираются из сарая.
Девушка вдруг, испуганно взвизгнув, стремительно, в один прыжок, бросилась к нему на шею, поджав под себя ноги.
От неожиданности Метелкин чуть было не опрокинулся навзничь. Хорошо еще, что за его спиной стоял толстый деревянный столб, поддерживающий стропила, и он прижался к нему.
– Мыши! Я боюсь мышей! – щекоча ресницами его ушную раковину, затараторила она.
Ничего себе – ласка!
Иван непроизвольно потерся щекой о ее волосы: они были влажные, и от них горько пахло полынью.
Ему стало душно и жарко так, что он почувствовал, как разрывается его грудная клетка. Перед глазами медленно поплыли фиолетовые круги. Иван окунулся губами в ямочку на плече возле шеи и услышал, как в артерии упругой струей пульсирует кровь в такт ударам молодого, здорового женского сердца.
Ему неудержимо захотелось выпить этот пульсирующий родник, высосать его до дна и, обессилив, упасть возле него или утонуть в нем. Что он делает?! Губы, не подчиняясь ему, впитывали в себя прохладу ее кожи. Она пахла дождем, грозой, и была бархатиста, как лист мать-мачехи на исподе.
Теребя губами мочку уха, она что-то торопливо говорила, но он не прислушивался, осыпая короткими поцелуями ее лицо, шею, плечи и руки…
Мокрый трикотаж, сползая с нее, освобождал сочную грудь с тугими, напряженными сосками. Не чувствуя стягивающей узды бюстгальтера, грудь встала на дыбы, как жеребенок, радуясь свободе и молодости.
Рука Ивана, забыв все приличия, начала блудливо шарить по бедрам девушки.
Под обвисшим платьем ничего не было. Нежные влажные складки – и все.