Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)
Шрифт:
— То-то и оно.
— Уилби!
— Джулия!
Повторив свой номер «Плющ на шесте», они забыли обо всем. Мартышке это не понравилось, равно как и матери.
— На что вы будете жить? — сказала она.
— Он разбогатеет!
— Ха-ха!
— Будь у меня сто фунтов, — сказал Уилберфорс, — я бы завтра же купил долю в самой лучшей фирме. Разносят молоко.
— Бы! — сказала мать.
— Ха! — сказал отец.
— Где вы их возьмете?
— Ха-ха!
— Где, — повторила гостья на бис, — вы их возьмете?
— Как это где? — удивился
— Доктор хочет со мной поговорить, — истолковал его крик дядя. — Да, доктор?
Жених, теперь — нежно-вишневый, немного растерялся.
— Это же ваш сын!
Граф обиделся:
— Мой сын был бы красивей. Нет, это — врач. Конечно, мне он — как сын, это вас и смутило.
Подойдя к Мартышке, он глядел на него, пока тот не вспомнил о своей глухоте и не задрожал. Не знаю, связаны ли глухота и дрожь, но бывают минуты… Словом, не будем его судить. Задрожал — и все.
— Видимо, — сообщил лорд Икенхем, — у птицы что-то такое, о чем не говорят при дамах. Мы на минутку отлучимся.
— Это мы отлучимся, — сказал жених.
— Да, — согласилась невеста, — надо пройтись.
— А вы как? — осведомился граф у гостьи, напоминавшей Наполеона в Москве.
— Выпью чаю. Надеюсь, вы разрешите?
— Конечно, конечно! У нас — полная свобода. Идите готовьте.
Когда они вышли, Джулия, совсем уж похожая на розу, кинулась к нему, крича: «Спасибо!» Жених ее поддержал.
— Не за что, мои дорогие, — сказал граф.
— Какой вы добрый!
— Ну что вы!
— Добрее всех на свете!
— Ну, ну, ну!
Он поцеловал ее в обе щеки, правую бровь и кончик носа. Мартышка печально на это глядел. Все, кроме него, целовали прекрасную Джулию.
Когда бесчинства кончились и граф с племянником проводили влюбленных до крыльца, он заговорил об этих фунтах:
— Где ты их взял?
— И правда, где? — задумался граф. — Вообще-то тетя дала, но для чего? Вероятно, оплатить какой-то счет.
Мартышка немного приободрился.
— Ух, что будет! — сказал он, зная тетину чувствительность. — А когда она услышит, что девица — прямо с конкурса красоты… Возьмет фамильную алебарду, это уж точно.
— Успокойся, мой друг, — сказал ему дядя. — Я понимаю, у тебя нежное сердце, но — успокойся. Я объясню, что тебе пришлось выкупать письма у коварной испанки. Разве можно оставить племянника в когтях низкой женщины? Да, тетя посердится на тебя. Что ж, какое-то время не будешь к нам ездить. Собственно, ты мне пока не нужен.
Тут у калитки показался крупный краснолицый мужчина.
Граф окликнул его:
— Мистер Роддис!
— А?
— Мистер Роддис?
— Да.
— Булстрод, — представился граф. — А это — зять моей сестры, Перси Френшем, сало и масло.
Краснолицый спросил, как дела с салом, и, узнав, что они идут прекрасно, выразил радость.
— Мы не встречались, — сказал граф, — хотя живу я неподалеку. Предупрежу, как сосед соседа: там у вас
кто-то есть.— Кто же их впустил?
— Видимо, влезли в окно. Посмотрите сами.
Краснолицый посмотрел и если не взбеленился, то был к этому близок.
— Верно, — сказал он. — Сидят в гостиной, пьют мой чай.
— Так я и думал.
— Открыли варенье. Малиновое.
— Что ж, идите туда, а я позову констебля.
— Иду. Спасибо, мистер Булстрод.
— Рад служить. Как хорошо после дождя! Пошли, Перси. Ну вот, — продолжал он в пути. — Посещая столицу, мой друг, я распространяю свет и сладость. Даже такая дыра становится лучше, счастливее. Смотри-ка, автобус! В нем мы и обсудим наши планы на вечер. Если «Лестер» еще существует, можно зайти… Ровно тридцать пять лет, как меня оттуда выставили. Интересно, кто же там вышибалой?
— Теперь, — сказал Трутень, — вы поймете, почему Мартышка дрожит, получив телеграмму от графа. Ситуация, по его словам, исключительно сложна. Хорошо, что дядя живет в деревне, иначе просто спасу бы не было, но там он набирается сил, которые и должен разрядить, когда посещает Лондон.
Конечно, лучше всего держать старого психа на привязи с 1.I по 31.XII. Но это — мечта, утопия. Уж как старается леди Икенхем — и что же?
Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.Арчибальд и Массы
— Этот вот, значит, социализм, — раздумчиво произнес Пинта Портера, — нынче только про него и слышишь. Выходит, вроде бы самое оно.
Ничто в предшествовавшей беседе — мы обсуждали турнепс — не подводило к этой теме, но, когда дело касается дебатов, мы в зале «Отдыха удильщика» не теряемся. Мы перестраиваемся. Мы перескакиваем. Мы делаем ход конем. Мы, как однажды заметил эрудированный Джин С Горькой Настойкой, подобны жене Цезаря — готовы ко всему. Быстро перенастроив свой мыслительный аппарат, мы взялись за новую тему.
— Ага, — согласился Светлый Эль, — что верно, то верно.
— Да уж, — сказал Бархатный Портер. — Расползается и расползается, социализм то есть. Может, в нем что-то есть? Я к тому, что как-то несправедливо получается. Мы, как говорится, купаемся в довольстве, а другие живут в нужде и не знают, где наскрести на насущные полпинты.
Мистер Муллинер кивнул.
— Именно это, — сказал он, — почувствовал мой племянник Арчибальд.
— Он что — был социалистом?
— Временно.
Светлый Эль наморщил лоб:
— Сдается, вы уже рассказывали нам про вашего племянника Арчибальда. Тот, у кого вышло недоразумение с охотниками на крупную дичь?
— Вы имеете в виду Осберта.
— Тот, который заикался?
— Нет. То был Джордж.
— Что-то много у вас племянников, как поглядеть.
— В этом отношении я на редкость счастлив, — согласился мистер Муллинер. — А что до Арчибальда, думаю, вы его вспомните, если я укажу, что он считался лучшим из лондонских имитаторов курицы, снесшей яйцо.