Пароль - Балтика

Все наши самолеты вернулись на свои базы, кроме одного, который разыскивается".

И через трое суток: "В ночь с 11 на 12 августа имел место новый налет советских самолетов на военные объекты в районе Берлина.

Сброшены зажигательные и фугасные бомбы большой силы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты вернулись на свои базы. Экипаж самолета, не возвратившегося из предыдущего полета, разыскан и возвратился на свою базу".

Многое пережили балтийцы за эти дни.

Началось с того, что совершенно испортилась погода. Облачность закрыла аэродром, и взлетать пришлось в серую вечернюю мглу.

На головном бомбардировщике вместе с Преображенским стрелком-радистом летел теперь Василий Лучников. Как ни любил командир полка Володю Кротенко, но отчислил из флагманского экипажа в другой за принятую им на земле лишнюю рюмку...

Не видно было ни моря, ни берега, ни ведомых воздушных кораблей, и поэтому командир приказал точно соблюдать установленный временной интервал.

По расчетам они находились на полпути между островом и вражеским берегом, когда Преображенский обнаружил, что перегревается левый мотор. Сказывалось увеличение бомбовой нагрузки.

Как быть? По инструкции надо повернуть поскорее, пока не заглох мотор, добраться до своего аэродрома. Но не было в боевой практике случая, когда бы Евгений Николаевич не дошел до цели, вернулся с бомбами домой, не выполнив задания. Преображенскому даже в голову не пришло возвращаться. Он решил: если винт остановится, сбросит бомбы на ближнюю запасную цель и будет тянуть домой на одном двигателе, сколько сможет. Конечно, в спасательном жилете в холодной воде долго не продержаться, но есть еще надувная лодочка. И моряки не оставят в беде: по приказу вице-адмирала Трибуца близ острова ходят сторожевики и торпедные катера.

Итак, пока лететь, лететь к Берлину. Преображенский хмурится, молчит. Вообще-то, это не похоже на него:

Евгении Николаевич может и запеть в воздухе после того, как бомбы лягут точно в цель. Тогда он улыбается, обнажая белые крепкие зубы. А если что-нибудь беспокоит, как сейчас, - глаза становятся, как щелочки, да желваки появляются.

В районе берега ненадолго прояснилось, и балтийцы по земным ориентирам проверили прокладку: все нормально.

Как само собой разумеющееся восприняли экипажи "салют" зенитных батарей. С аэродрома поднимались перехватчики. Уже не приглашали на посадку, как в первом полете.

Снова закрыло все небо.

Облака словно издевались: "окно" заволокло, и опять вокруг темень, и вести самолеты можно только по приборам.

Преображенский вслушивался в работу мотора. Думал: "Сколько прошли, осталось меньше. - И почти ласково:

–  Тяни, дорогой, тяни".

Правильно говорят: одна беда не ходит. Мотор того гляди остановится, а тут, словно кто-то схватил за горло, дышать нельзя, и в глазах поплыли красные круги. Воздуха не хватало. А снижаться нельзя - скоро Берлин, аэростаты заграждения, десятки зенитных батарей, ночные истребители.

Преображенский, рискуя остаться без кислорода при возвращении, открывает аварийный краник, увеличивает подачу. Жадно дышит, и только одна мысль: "Не потерять сознание, не потерять сознание!"

Посмотрел: небо очистилось, облака отходят стороной.

А мотор все греется.

–  Долго еще? - спрашивает штурмана.

–  Осталось пять минут.

Тяжело дался этот рейд и другим экипажам. Ураганный ветер сбивал с курса. Штурман Серебряков просто замучил своего командира частыми поправками - то дай десять градусов вправо, то двадцать влево. Штурвал мотало из стороны в сторону, руки устали. На самолетах наших дней летчик включает автопилот и может быть спокоен: прибор не подведет. ДБ не имели автопилота, летчик не выпускал полубаранку из рук. И никакой передышки в течение семи часов!

Еще больше била качка стрелка: в хвостовой части самолета трясет вдвое сильнее. _

Серебряков закашлялся.

–  Ты что, Иван? - окликнул его Ефремов.

–  Не знаю, першит в горле. И голова трещит. Воздуха бы прибавить...

–  Если совсем не можешь, прибавь.

–  А ты?

–  Я потерплю.

–  Ну и я тоже.

Тянутся, тянутся секунды. Но вот Берлин открылся - вышли точно.

В первый раз Берлин светился тысячами уличных фонарей, сегодня съежился в темноте, притих, ощетинился тысячами зенитных орудий. Но, пожалуй, сегодня условия для бомбометания благоприятнее. Перед балтийцами весь Берлин, как на карте. Река, озера, канал расшифровали объекты, на которые скоро полетят фугасные бомбы.

Преображенский бомбит и считает разрывы. Бешенствуют зенитки, но балтийцы словно не замечают этого.

Зрелище пожаров, вызванных бомбардировкой, приковало внимание летчиков.

Лучников, открыв нижний люк, одну за другой бросает несколько пачек листовок, а следом газету "Красный флот".

–  На закуску, - восклицает он, - вот вам на закуску!

Обратный курс...

Только развернув бомбардировщик, Преображенский вспомнил о моторе. Хотя самолет, освободившись от бомбового груза, стал намного легче, левый мотор по-прежнему перегревался и терял мощность. Но теперь командир был почти спокоен. Приказ выполнен, он доложил об этом на землю. Теперь выбора все равно нет.

На всякий случай вызвал по внутрисамолетной связи стрелка:

–  Лучников! Жив?

–  Жив.

–  Тут такая штука... проверьте капку и лодку.

–  Есть проверить.

А Преображенский продолжает:

–  Левый мотор греется.

–  Знаю.

–  Знаете?

–  Ну да, не зря же вы обороты убрали.

–  Ничего, все будет хорошо, - говорит полковник, - дотянем, не в таких переделках бывали.

Что-то лихое, чапаевское было в Преображенском, и это привлекало к нему окружающих. Он и сам любил людей смелых, решительных и с большой симпатией относился к Лучникову.

На исходе рейда на Берлин, кажется, не моторы, а сердца балтийцев удерживали бомбардировщик в воздухе. Они дотянули. Сели осторожно. А подрулить в рей-фуге не смогли. Левый мотор затрясся, как в лихорадке, и винт замер.

–  Счастливые мы, - говорит полковник. Подбежал инженер Георгий Герасимович Баранов. Беглого осмотра ему хватило, чтобы понять случившееся. Только спросил:

–  Давно греться начал?

–  Шесть часов назад.

Инженер больше ни о чем не спрашивал. Слишком хорошо он понимал всю меру опасности, которой подвергся экипаж.

–  Надо снимать мотор, товарищ командир. Преображенский кивнул:

–  Только учтите: сегодня же самолет должен быть в строю.

Преображенский считал идущие на посадку самолеты.

–  Один не пришел...

–  Кого нет?

–  Афанасия, - ответил комиссар Оганезов.

Он уже знал, что случилось у Преображенского.

–  Где же он? Неужели сбит над Берлином?

Беспокоясь за экипаж пропавшей машины, Преображенский долго ворочался в постели, не мог уснуть. Оделся, вышел на поле, закрытое туманом. Навстречу Баранов, докладывает: