Пароль не нужен

– Но Мольтке считал это целесообразным.

– В том случае, если он был уверен в превосходстве своих сил. А мы уверены в превосходстве сил противника. И поэтому мы двинем на фронт мощный кулак сразу после того, как вся предварительная работа закончится здесь. Понятно?

– Дальнейшее ожидание, Василий Константинович, деморализует войска. Моя жена в свое время ставила спектакли в Офицерском собрании. У них был термин – «передержать» спектакль. Пусть лучше несколько недодержать – поможет энтузиазм, напор, горение… Передержка опаснее тем, что опускаются руки.

– Станислав Иванович, фронт – не спектакль, здесь стреляют не из игрушечных пистолетов.

– Любопытная ситуация, – грустно улыбается Гржимальский, – если бы мы, кадровики, решили саботировать, то лучшей позиции, чем ваша, Василий Константинович, не сыщешь. Все вокруг ропщут, ищут измену, считают, что это мы вас удерживаем от немедленных боевых операций…

– Кто именно?

– Увольте от точного ответа, потому что это я считаю доносительством. Поверьте благородному слову: многие.

Блюхер отходит к окну, останавливается, прячет руки за спину, медленно отвечает:

– «Мы ленивы и не любопытны». Помните Пушкина? Но мы еще склонны невежество прикрывать презрительной усмешкой обожравшегося культурой Фауста. Соскоблите с иного «Азбуку коммунизма» – и перед вами предстанет абсолютно голенький человек. А что касается «многих», недовольных моей медлительностью, то вы заблуждаетесь. Недовольных в штабе я знаю по фамилиям и знаю, что их недовольство идет от преданности нашим идеалам и оно мне сейчас, если хотите, выгодно. Да, да, это великолепная дезинформация, которая фиксируется во Владивостоке, и она столь правдива, что ей нельзя не верить. Понимаете?

– Вы дьявольский хитрец, Василий Константинович.

– Ну и слава богу. Какие у вас соображения по службе бронепоездов?

– По-видимому, дуэль двух бронесил в конечном итоге решит очень многое. Кто сможет пережать и оттеснить противника по линии железной дороги, тот окажется победителем.

– Какие меры вы считаете необходимыми для этого в стадии подготовительного периода?

– Здесь я предлагаю широкую деятельность…

Блюхер усмехается и, оторвав голову от карт, говорит:

– У индусов есть мудрые слова: «Горе тому народу, правители которого слишком деятельны». Как бы нам не уподобиться этим правителям, а?

РАЙКОМ КОМСОМОЛА

Заседает комиссия по мобилизации членов Союза молодежи в экипажи бронепоездов. Среди райкомовских ребят – Блюхер. В кабинет заходит вихрастый паренек.

– Здорово, комса, – говорит он членам бюро. – Васильев Пахом. Прибыл умереть за революцию.

– Ты лучше за нее поживи, – советует Блюхер.

– А этот тип откуда? – глядя на Блюхера, одетого в полушубок, спрашивает Пахом Васильев своих райкомовских товарищей.

– Этот «тип», – звенящим голосом возглашает секретарь райкома, поднимаясь со своего места, – этот тип…

Но Блюхер не дает ему закончить:

– Я из военведа.

– Рожа у тебя больно старорежимная, – говорит Пахом, – у меня к тем, кто бритый и в английском френче, прорезалось обостренное чувство классовой неприязни.

– Понятно, – чуть улыбается Блюхер. – Какую главную мечту имеешь в жизни?

– Торжество революции в мировом масштабе.

– Что для этого сделал?

– Учу английский язык по приказу главкома Блюхера. Раз. Провел со своей комсой семь субботников. Два. Отремонтировал в нашем депо три полевые кухни в сверхурочное время. Три. Отдал для нужд фронта свои хромовые сапоги. Четыре.

– Голенища бутылочками?

– Что я – старик? Гармоника-напуск, сдвигаешь их, бывало, книзу, скрежет стоит, как предсмертный стон мирового империализма.

Пахом Васильев вздыхает. На восемнадцатилетнем веснушчатом лице его отражается грусть. Блюхер смотрит на ноги парня, обутые в лапти.

– Годится, – говорит Блюхер членам бюро. – Следующий.

– Идешь на бронепоезд, – говорят парню.

– Доверие оправдаю, – отвечает Пахом Васильев, – вернусь с победой.

В комнату входит следующий парень и представляется:

– Шувалов Никита.

– Давно в рядах комсы?

– Третий год.

– Что сделал для революции?

– Ничего.

– Разъясни.

– И без разъяснений понятно.

– Погоди, погоди, – просит Блюхер, – растолкуй свою точку зрения подробней.

– Революции нужны бойцы, а меня держат машинистом на «кукушке». Я вожу бараньи туши с бойни на базар для купцов советского производства.

– А если советские купцы помогают кормить народ – ты все равно против?

– Да не против я, – морщит лицо парень, – плевать мне на них семь раз с присыпью, меня они не волнуют, я сам себя волную. Талдычут: мол, ты еще пригодишься революции, подожди.

– Дождался, – говорит Блюхер. – Идешь на бронепоезд сменным машинистом.

– Давно бы так, – мрачно говорит Никита Шувалов, – а то тянут-тянут, а чего тянут – не поймешь.

Парень, не попрощавшись, уходит.

Когда дверь за Никитой закрылась, члены бюро сказали Блюхеру:

– У него белые отца в топке живьем сожгли, он на них страсть какой бешеный.

Из райкома комсомола Блюхер едет на аэродром, к летчикам, оттуда в депо – смотреть, как ремонтируют бронепоезда, потом отправляется в госбанк и там выколачивает еще двести тысяч рублей на нужды армии, ругаясь так, что звенят стекла в окнах. А потом – заседание Дальбюро ЦК. Оперативное совещание в генштабе. Беседа в школе младших командиров. Прямой провод – разговор с командующим фронтом Серышевым, с комиссаром Постышевым и с Уборевичем. И только в три часа ночи он заходит в свою комнату, не включая света, добирается до раскладушки, падает на нее и сразу же засыпает. Во сне его лицо кажется старческим.

П р и с я г а

1. Я, сын трудового народа, гражданин Дальневосточной Республики, сим торжественным обещанием принимаю на себя почетное звание воина Народно-революционной армии и защитника интересов трудящихся.

2. Перед лицом трудящихся классов республики, братской Советской России и всего трудового мира я обязуюсь носить высокое звание с честью, добросовестно изучать военное дело и как зеницу ока охранять народное достояние и военное имущество от расхищения и порчи.

3. Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину, беспрекословно исполнять все приказы командиров, поставленных властью трудового Правительства Республики, и крепко держать правила товарищеского единения между собой.

4. Я торжественно обязуюсь по первому зову избранного трудовым народом правительства выступить на защиту республики от всяких опасностей и покушений со стороны всех ее врагов и в борьбе за революционные завоевания, целость и спокойствие трудовой Дальневосточной и братской рабоче-крестьянской Советской Республики, за дело социализма и братства народов, не щадить ни своих сил, ни самой жизни.

5. Я торжественно обязуюсь воздерживаться сам и удерживать товарищей от всяких поступков, порочащих и унижающих достоинство свободного гражданина трудовой Дальневосточной Республики, и все свои действия направить к единой цели освобождения всех трудящихся.

6. Если по злому умыслу я отступлю от этого моего торжественного обещания, тогда будет моим уделом всеобщее презрение, да покарает меня беспощадно суровая рука революционных законов.

Предвоенсовета, Главком и Военмин

Блюхер.

ВЛАДИВОСТОК НОМЕР ГОСТИНИЦЫ «ВЕРСАЛЬ»

Ванюшин сидел за столом полураздетый: лицо испитое, оплывшее, глаза – щелочками.

– Вот вырезочка, Максим Максимыч, – сказал он, – из московской газеты «Раннее утро» от семнадцатого октября тысяча девятьсот двенадцатого года. Полюбопытствуйте.

Он достал из большого портмоне истлевшую на сгибах вырезку и протянул ее Исаеву:

– Только вслух. Я наслаждаюсь, когда слушаю это.

– «Вчера у мирового судьи, – начал Исаев, – слушалось дело корреспондента иностранной газеты Фредерика Ранета по обвинению его в нарушении общественной тишины и спокойствия. Находясь в ресторане в компании иностранцев и будучи навеселе, Ранет подошел к официанту Максимову и ударил его по лицу. Составили протокол. Ранет заявил, что он не желал оскорбить Максимова, а хотел только доказать, что в России можно всякому дать по лицу и отделаться небольшим расходом в виде денежного штрафа. Мировой судья приговорил Ранета к семи дням ареста…»