Пароль остается прежним

Время от времени он снимал телефонную трубку и связывался с дежурным по отряду: новых сообщений от капитана Ярцева не было.

На востоке посветлело. Ночь отступила. И вот уже первый луч солнца побежал по настольному календарю.

Серебренников потянулся за этим лучом. Понедельник. Двадцатое июля.

Не может быть!..

Рука Серебренникова повисла в воздухе, и на лице появилась растерянность. Двадцатого июля — день рождения старшего сына, а он завертелся и забыл об этом.

...Далеко, в Свердловске, где живет первая жена майора, стоит за токарным станком (подумать только!) очень похожий на Серебренникова парнишка. Майор вдруг представил себе его совсем маленьким. Закутанный в одеяльце, улыбается беззубыми деснами. И нет ему дела до ранних осенних заморозков, до звенящих буферами пульманов, которые отправлялись в тревожную военную ночь...

Вспомнить, что было дальше помешал телефонный звонок.

— Слушаю. Серебренников.

Нина Терентьевна больше не ложилась, ждала его и вот не выдержала.

— Ты спи,— сказал он.— Ничего особенного,— Он слышал ее дыхание и, казалось, не только слышал — ощущал обветренной, шершавой щекой, прижатой к трубке. И тогда он сказал взволнованно: — Ниночка, а ведь у Юрика сегодня день рождения...— Осекся и замолчал, напряженно дожидаясь ответа.

— Я дала телеграмму от всех нас,— ее мягкий, грудной голос всегда действовал на него успокаивающе.

Ему вдруг захотелось сказать ей что-то очень трогательное, такое, чего еще никогда в жизни не говорил. Но в трубке щелкнуло, и дежурный телефонист предупредил:

— Разъединяю для оперативного.

Оказывается, полковник Заозерный приказал офицерам разойтись по домам.

Опять Нина Терентьевна встречала Серебренникова.

— Видишь,— повторил он весело,— я же тебе говорил: ничего особенного.

Она улыбнулась.

— Спать, спать! — сказал он.— Ты очень устала.— И на цыпочках прошел в соседнюю комнату, где раскинулся поперек кровати семилетний Витька.

УТРО

Застава казалась вымершей. Лишь часовой маячил на вышке, да повар возился возле раскаленной печи. Изредка во дворе показывался дежурный, переговаривался с часовым и снова исчезал в канцелярии.

Спали все: и солдаты, и сержанты, и начальник заставы. В конюшне дремали кони. В вольерах — служебные собаки.

Солнце повисло над заставой, охватило жарким пламенем крышу. Ветер сдул песок во дворе и обнажил глину. Солнце покрыло ее медью. Задымились дувалы — высокие глинобитные стены вокруг заставы. Перед казармой застыло одинокое деревце джиды с уныло опущенными ветвями. Покрытые пылью листья овальной формы, редкие, вялые, казались ненастоящими. Другой растительности на заставе не было, и пограничники старательно ухаживали за джидой. Но она, словно избалованное дитя, росла хилой и совсем не давала тени.

Возле джиды примостился настольный бильярд с потертым сукном,

Грузовая машина с цистерной привезла на заставу речную воду и замерла, будто разморенная жарой.

Часовой по заставе наблюдал за рекой. Он видел, как на сопредельной стороне, в Фирюзеваре, грузились баржи. Они стояли у деревянного причала между дебаркадером и строящимся пирсом.

К причалу подъезжали неуклюжие грузовики с красными, в два яруса кузовами, сбрасывали какие-то ящики и чем-то загружались. Петляя между глинобитными постройками, грузовики медленно двигались по пыльной дороге в сторону гор, а навстречу им спешили другие машины и выстраивались в очередь перед пирсом.

На советском берегу разместился выжженный солнцем поселок Реги-равон. От заставы до него было не многим более километра. Часовой наблюдал за рекой и Реги-равоном.

Поселок состоял из нескольких десятков глинобитных домиков, окруженных дувалами. В центре — новые сборные дома. В одном — поселковый Совет. Рядом — библиотека. Чуть дальше буфет, где можно было выпить лимонад со льда. На окраине поселка, ближе к заставе, клуб. Почти каждый день здесь демонстрировался фильм. Сеанс начинался в десять вечера. Раньше можно было задохнуться от жары.

От клуба к реке сбегала густо припудренная пылью тропинка. Она перехлестывала вспаханную землю и обрывалась возле наблюдательной вышки. Здесь населению разрешалось брать воду.

Железная дорога огибала поселок и раздваивалась возле единственного в Реги-равоне кирпичного здания, где размещалась станция. На разобранном пути уныло стояли два приспособленных под жилье вагончика. Стрелки и семафор казались игрушечными, и вся дорога миниатюрной.

За семафор отходила линия к пристани. Цистерны останавливались под сливными кранами резервуаров нефтебазы, а платформы скатывались к причалу. Плавучий кран нетерпеливо вытягивал шею и наклонялся к барже, чтобы через минуту взметнуть стрелу с подхваченным бревном или ящиком и осторожно опустить на берег.

Часовой видел, как по тропинке к водопою приплясывающей походкой сбежала девушка. Он поймал ее в бинокль. Девушка размахивала ведрами. Перед калиткой ей загородил дорогу пограничник. Она поставила ведра на песок, прижала руки к груди. Пограничник покачал головой. Девушка сердито подхватила ведра. Пограничник отступил в сторону. Она спустилась к реке и набрала воды. Опять повернулась к пограничнику. И вдруг вылила на себя всю воду из одного ведра и другого.

Потом опять наполнила ведра и засмеялась.

«Бедовая»! — решил часовой. Крутнув ручку телефонного аппарата, увидел, как пограничник у водопоя потянулся к трубке.

— Это с кем ты воюешь?.. А, Истат Мирзобаева. Секретарь поселкового Совета... Я так и думал.

В Фирюзеваре надрывно загудел пароход. Часовой связался с дежурным по заставе: 

 — Товарищ сержант, «Медуза» отчаливает.

— Хорошо,— ответил дежурный.— Сообщаю на КПП[1].

На флангах заставы тоже вышки. Одна из них деревянная, с крутой лестницей. Наверху дощатая будка с узкими окошками. В ней телефонный аппарат и пирамида для оружия. Будку опоясывает открытая площадка с низким барьером. К барьеру прикреплена стрелка для определения курса самолетов и брезентовое ведерко с водой.

С трех сторон к вышке подступают пески, с четвертой — камышовые заросли. Они зеленой каймой оторачивают берег, подталкивая друг друга белесыми головками.

Река гонит на юго-запад заправленные мазутом и нефтью воды. Подгоняемые течением, кружатся смытые с берега коряги.

Вдоль дозорной тропы, постепенно забирая влево, тянутся телеграфные столбы. Когда поднимается ветер, они обрываются за изгибом реки. В хорошую погоду видно, как они разворачиваются на север и, перевалив через холмы, пристраиваются к линии узкоколейной железной дороги.

Кое-где река расширяется, заглатывая поросшие тугаями островки.

На противоположном берегу тоже пески — серые, однообразные.

Солнце подбирается к зениту. Печет.

Горячий воздух обжигает лицо. Дышать трудно. Николай Бегалин, солдат первого года службы, не успевает вытирать пот вафельным полотенцем. Он то и дело спрашивает у старшего наряда:

— Какая сейчас температура?

Ефрейтор Ковалдин отвечает спокойно:

— Градусов тридцать, не больше.

Бегалин не верит и вздыхает.