Пароль остается прежним

Вниз по течению спускается катер. За кормой вскипает вода.

Бегалин облизывает пересохшие губы и косится на брезентовое ведерко. Петр Ковалдин перехватывает его взгляд.

— Потерпи.

Бегалин с завистью провожает катер и, опустив бинокль, смотрит на солнце. На мгновение кажется, что ослеп.

Судорожно хватается за перила. До боли сжимает веки. Не сразу решается открыть глаза. Удивительно — и песок, и вышка, и Ковалдин, и собственная гимнастерка — всё выглядит синим.

Ковалдин бросает сердито:

— Не смотри на солнце!

— Как ты думаешь, Сколько сейчас градусов, а? — снова спрашивает Бегалин, засовывая полотенце за воротничок гимнастерки.

— Тридцать пять,— неохотно отвечает Петр. На самом деле не меньше шестидесяти, но так, ему кажется, Бегалину легче переносить жару.

В рубку катера влетали брызги.

Никита свесился за борт и подставил ветру счастливое лицо.

За кормой болталось брезентовое ведерко, точно такое же, как на вышке, где изнывал от жары Бегалин. Кошевника не меньше мучила жажда.

Старшина сверхсрочной службы Вениамин Анатольевич Пологалов утверждал, что если выпить кружку соленой воды, потом можно хоть день бродить по пескам. Никита пил соленую воду и хвастал, что совсем не страдает от жажды. Но потом сознавался, что это средство не помогает и бегал за старослужащими, выспрашивая другой «секрет». Он много пил и потел.

Старшина второй статьи Шарапов вначале одергивал его, а потом махнул рукой и заявил:

— Когда надоест потеть, сам поймешь, что надо делать.

Шарапов родился в Ленинабаде, на Сыр-Дарье и, конечно, легче переносил жару.

Никита пытался заговорить с Вахидом о ночном происшествии, но командир катера стоял за штурвалом с таким видом, будто его совсем не интересовало, кем окажется утопленник. Он так и сказал Никите:

— Мы свое дело сделали, а дальше и без нас разберутся... Несите службу, матрос Кошевник.

Опять «несите службу»! Днем-то уж, кажется, чего беспокоиться: и гак все видно... А потом ведь не каждый день попадаются утопленники...

Буксирный пароход отошел от Фирюзевара, стал медленно пересекать реку. За ним покорно потянулись трюмные баржи.

Теперь часовой по заставе сосредоточил внимание на буксире и баржах.

Из-за острова на большой скорости вылетел пограничный катер. Догнал транспорт и пристроился рядом.

Часовой повернул бинокль в сторону пристани. Там уже стояла досмотровая группа во главе с офицером.

Начальник отряда полковник Заозерный никого не принимал. Он сидел в своем кабинете за огромным столом, обтянутым зеленым сукном.

Перед Заозерным лежала оперативная карта. Чтобы она поместилась на столе, полковник убрал чернильный прибор и слегка потеснил бронзовый бюстик Дзержинского. Этот бюстик ходил с полковником всюду вот уже двадцать с лишним лет. Его преподнесли ему друзья по шахте «Комсомольская». Есть такая в Донецком бассейне. Преподнесли в тот самый день, когда после событий на озере

Хасан и Халхин-Голе он первым изъявил желание поехать на границу по комсомольскому призыву. С тех пор Заозерный не расставался с подарком.

Стоял бюст Дзержинского на тумбочке курсанта Заозерного в пограничном училище. Потом украшал его холостяцкую квартиру на одной из застав Тираспольского пограничного отряда. Прошел с Заозерным всю войну: держал оборону возле Николаева, высаживался с десантом в Крыму, шел в наступление под Севастополем и в январе сорок пятого года вышел на старую государственную границу в районе Тавроге, Литовской ССР. Взял его Заозерный с собой и в военную академию, которую окончил уже после войны, а потом — во Львов, Батуми, Измаил — всюду, где приходилось служить,— и, наконец, поставил в своем кабинете здесь, на южной границе...

Полковник потер виски, чтобы прогнать усталость.

Заключение судебно-медицинского эксперта мало что дало. Кое-где обнаружена кровь яркокрасного цвета. Такой цвет крови приобретается в случае отравления некоторыми функциональными ядами и зависит от присутствия оксигемоглобина. Однако яркокрасная кровь бывает и при сильном охлаждении. А неизвестный долгое время пробыл в воде.

Специальным самолетом труп неизвестного отправили в столицу республики, чтобы подвергнуть судебно-химическому исследованию,

Тем временем стали поступать сведения из сельских и поселковых Советов. Нигде пока не обнаружили исчезновение человека. Полковник не сомневался, что из других мест получит такой же ответ.

Он догадывался, что неизвестный собирался скрытно перейти границу. По той или иной причине это ему не удалось. Значит враг постарается перебросить к нам другого агента. Что у него за задание, пока сказать трудно, но в любом случае нарушитель должен быть обезврежен. Где пойдет этот другой нарушитель и когда?

Полковник всматривался в зеленую пунктирную линию, обозначающую на карте границу, и выискивал уязвимые места. Затем он приказал дежурному по отряду созвать начальников отделений и служб на короткое совещание.

В кабинете собрались старшие офицеры во главе с начальником штаба. Разложили перед собой карты.

— Прошу внимания, товарищи офицеры,— сказал Заозерный.

На небольшом круглом столике рядом с креслом полковника зазвонил телефон. В комнате было тихо и все слышали, как телефонист предупредил Заозерного:

— Будете говорить с генералом.

— Слушаю, товарищ генерал,— сказал полковник, и бугорок над его бровью вздулся более обычного.

— Ну что там у вас? — спросил генерал.

— Пока ничего нового, товарищ генерал,— ответил Заозерный.

— А мою депешу получили?

— Депешу? — переспросил полковник.

В это время вошел офицер с бланком, где отчетливо выделялся красный гриф.

Заозерный быстро пробежал глазами бланк:

«Судебно-химическим исследованием установлено отравление цианистым калием».