Партактив в Иудее

Софоний встал.

– Ошибся прокуратор. Дед халдейского мага Мардука не с атаманом Кудряшом мануфактуру грабил, а после атамана, когда ее власти Царицына заново отстроили.

– Да не о том вы, казачки, гуторите, - с досадой сказал он.
– Белые, красные, зеленые... Тут речь идет о том, что с нашим Первым делать. В беде бросать - подлое дело, от креста спасать - чревато историческими неприятностями. Вот об чем думать надо, казачки! А вы опять политические споры затеваете!

– Тебе-то какая беда, станут французы друг друга резать или к согласию придут, - усмехнулся Мардук.
– В твоем казачьем роду сроду ни одного француза не было!

Смуглое загорелое лицо караванщика смущенно потемнело.

– По батяне - да, - сказал он.
– А вот с материнской стороны, тут такое дело, если бы Варфоломеевской ночи не случилось, не пришлось бы гасконскому дворянину де Фолту в Россию перебираться да с нашей прапрабабкой амуры плести. Вы вот что подумайте: не случись всех этих пертурбаций навроде всеобщего крещения, может, наши предки и не встретились бы никогда, отцы и деды бы не родились, а через них и мы на свет не появились бы. Вот об чем думать надо, казачки! Вот об чем надо мыслю напрягать!

Присутствующие подавленно замолчали.

Колдун и прорицатель Мардук, еще не забывший, что когда-то раньше он был магом Онгорой, а еще раньше - простым советским гражданином Андреем Васильевичем Ухваткиным, прошелся по залу и склонился, присоединяя тоненькие проводки магнитофона к самодельной батарее. И вот уже под каменными сводами послышался голос незабвенного Розенбаума:

Под ольхой задремал есаул молоденький,

Преклонил голову к доброму седлу.

Не буди казака, ваше благородие,

Он в окне видит дом, мамку да ветлу.

– Бред!
– сказал прокуратор, подпирая сильной полной рукой не менее полную щеку.
– Спектакль, и я в нем римлянина играю! Проснуться бы, мужики!

– Проснешься, - мрачно пообещал Софоний.
– Откроешь глаза, а гроза снова принесла со Средиземного моря прохладу, в беседке твой верный стукач Афраний со свежей информацией отирается, Вителий очередной приказ прислал...

А песня все набирала обороты. Умел этот негодяй, питерский бард Розенбаум, дергать чувствительные казачьи струнки, умел и дергал за них, подлец!

Не буди, атаман, есаула верного,

Он от смерти тебя спас в лихом бою

Да еще сотню раз сбережет, наверное,

Не буди, атаман, ты судьбу свою...

– Выключи!
– неожиданно зло потребовал прокуратор и даже хлопнул ладонью по столу.
– Выключи, и так уже всю душу наизнанку вывернуло!

Мардук пожал плечами и тронул белый сенсор магнитофона. Под каменными сводами воцарилась мрачная гнетущая тишина.

– Уж лучше бы мы все тогда в пустыне полегли, - сказал прокуратор.
– Когда на караван кинулись. Хоть не среди ковыля да полыни, а все-таки с честью б легли!

– И то верно, - сказал Мардук, хмуро посмотрев на край стола, за которым сиротливо съежился Гладышев.
– Картишки раскидывали вместе, а выигрыш один сгреб!

– Ладно, - с напускным равнодушием сказал прокуратор.
– Учиться человек мечтал! Он ведь эти деньги не пропил, по шалманам не раскружил - в Грецию человек подался, новым Фидием себя возомнил.

Новоявленный Фидий попытался возразить, но прокуратор его остановил, подняв вверх руку.

– Дикси, - сказал он.
– А то ведь ребята и осерчать могут. Сиди, Степа, и помалкивай в тряпочку. Или как тут в Иудее говорят, смотри в хвост ишака.

– Так что делать будем?
– упрямо продолжал брать быка за рога Софоний. Надо все-таки определяться, сдаем мы нашего Митрофана Николаевича или все-таки попытаемся его спасти от местного народного гнева?

– С историей не поспоришь, - задумчиво пощипывал бородку колдун и прорицатель Мардук.
– Сам говоришь, нельзя историю менять. Это ведь что тогда получится? Крещения на Руси не случится, манифеста коммунистического не будет, революции тоже не будет... А что будет?

– Да кто ее знает?
– с душевной легкостью признался Софоний.
– Главное, мы скорее всего исчезнем. И таким образом парадокс будет устранен.

– Ты погоди, погоди, - сказал задумчиво Мардук.
– Если мы все исчезнем, значит, и распинать некого будет? Кого иудеи тогда на крест пошлют, если нашего Митрофана Николаевича не будет?

– Свято место пусто не бывает, - брякнул Гладышев.

– Вот и я говорю, - упрямо продолжал развивать свою мысль Мардук.
– Если с нашим исчезновением ничего в этом мире не изменится, то зачем же нам исчезать?

– Но тогда придется нашего Николаича распинать, - исподлобья глянул прокуратор.
– Иначе ведь не получится. Или одним жертвовать, или всеми.

– А как в святой книге говорилось?
– почесал подбородок Мардук.

– По книге - распяли, - неохотно принялся вспоминать прокуратор.
– Помню, римский воин еще его под ребро копьем кольнул, чтобы не мучился. Во-от. Повисел он на кресте и начал кричать, мол, лама, лама, лама самахвани! Отца небесного стал призывать, значит. Потом его ученики украли и в пещере спрятали. Приходят, нет никого, только тряпки окровавленные лежат. А на третий день он им и объявился. Ухожу, говорит, обратно на небо, а вы тут до второго пришествия мучайтесь!*

*Упрощенное повествование, но и из него видно, что почитывал начальник бузулуцкой милиции Библию, почитывал, хоть и в рядах партии состоял!

– Интересный сценарий, - задумчиво пробормотал хозяин мавзолея.
– А главное, придумывать ничего не надо!

– Ну, ну?
– поощрил раздумья жулика прокуратор.
– Я вижу, у тебя уже план созрел? Давай делись мыслями с народом!

Мардук принялся суетливо наливать в чаши густое фа-лернское вино.

– Какие там мысли, - сказал он.
– Наметки одни. Выпили, разумеется, за отсутствующих. Включая книжника Анну. Все-таки, как образно заметил однажды по подобному случаю один американский президент, был книжник, конечно, сукин сын, но ведь их сукин сын, куда скитальцам времени от него было деться?

– Нет, - хмуро сказал Софоний.
– Интересная штука все-таки жизнь. Гоношишься, прикидываешь, свое урвать стремишься, а где-то уже все взвешено, измерено и определено. Прямо менел, текел, фарес! А ведь в конечном счете во всем случившемся мы сами и виноваты. Не засуетились бы тогда, не побежали на Меловую, так ничего бы и не случилось. Митрофан Николаевич так бы и секретарствовал, Феденька на пенсию ушел бы, Семен бы детишек учил разумному, доброму, вечному, а в свободное время аллеи Бузулуцка украшал. И предательства никакого не было бы, не проявилось бы подлое нутро Волкодрало!