Партия расстрелянных

По замыслу организаторов процесса, наиболее «убийственными» для Троцкого должны были стать показания Раковского и Крестинского. Раковский заявил, что Троцкий сам сообщил ему о своих связях с английской разведкой, завязанных ещё в 1926 году [192]. Крестинский отодвинул шпионскую деятельность Троцкого ещё дальше — в 1921 год, когда Троцкий якобы договорился с немецким генералом Сектом о финансировании германским Рейхсвером «троцкистской организации» в обмен на шпионские сведения, передаваемые троцкистами Рейхсверу [193]. Таким образом, служение Троцкого иностранным державам возводилось к периоду, когда он был членом Политбюро и главой Красной Армии.

Ещё одна «новация» данного процесса заключалась в сообщениях о колоссальных средствах, которые Троцкий и троцкисты якобы получали одновременно по нескольким каналам. Крестинский показал, что троцкисты только за 1923—1930 годы получили от Рейхсвера 2 миллиона марок в золотой валюте [194]. Розенгольц сообщил, что при помощи «одного из иностранных государств» Троцкому и троцкистской организации из фонда Наркомата внешней торговли были переданы 300 тысяч долларов, 27 тысяч фунтов стерлингов и 20 тысяч марок [195]. Гринько говорил, что он помогал Крестинскому финансировать троцкистов за счёт валютных фондов Наркоминдела [196]. Даже из бюджета НКВД, согласно показаниям Ягоды и Буланова, Троцкому передавались десятки тысяч долларов [197].

Касаясь этой стороны процесса, Н. И. Седова писала: «Сотни людей — должно быть, не менее тысячи — знали, какую аскетическую жизнь вёл Троцкий и какие громадные материальные трудности он испытывал… Сотни людей видели, что Седов жил и умер в такой бедности, что временами трудно было представить что-либо худшее… Когда мы прибыли в Мексику, мы не имели практически ничего, и американские друзья заботились о наших самых элементарных нуждах. А троцкистское движение? В каждой стране, где оно существовало… правительства и всякий, кто имел дело с троцкистскими группами, знали, как они были бедны и с какими огромными личными жертвами их членов был связан выпуск их изданий» [198].

Всё это не означало, что денег, о которых говорили подсудимые, не существовало в природе. Под средствами, которые Крестинский якобы получал из Германии на нужды троцкистского движения, имелись в виду валютные поступления, передаваемые Рейхсвером советскому правительству в качестве платы за обучение немецких офицеров на территории СССР. Средства Наркомвнешторга, передача которых троцкистам вменялась в вину Розенгольцу, представляли часть огромных валютных сумм, направлявшихся по приказу Политбюро для субсидирования зарубежной деятельности Коминтерна и секретных закордонных операций ОГПУ—НКВД.

На процессе назывались новые даты и адреса заговорщических встреч Троцкого и Седова с подсудимыми. В первый день работы суда Бессонов заявил, что Троцкий в октябре 1933 года встречался с Крестинским на итальянском курорте Меране, «несмотря на то, что Троцкому исчезнуть из Франции в этот период времени было до крайности трудно» [199]. Крестинский подтвердил, что он находился в это время в Меране на лечении, но категорически отрицал свою встречу там с Троцким. Спустя два дня Крестинский не только признал эту встречу, но и сообщил подробности: Троцкий прибыл вместе с Седовым под чужим паспортом [200]. Между тем во время, названное Крестинским и Бессоновым, Троцкий неотлучно находился в городе Барбизоне под охраной и надзором французской полиции, что вскоре было документально подтверждено.

Конфузная судьба постигла и показания Крестинского о его встречах с Седовым в Германии в 1929 и 1930 годах. Вскоре было доказано, что до февраля 1931 года Седов безвыездно проживал в Турции. Розенгольц говорил о своих конспиративных встречах с Седовым в 1933 году в Австрии и в 1934 году в Чехословакии. И в данном случае оказалось легко доказать лживость этих показаний, поскольку со времени приезда во Францию в начале 1933 года Седов никогда не покидал этой страны.

Столь же фантастический характер носили показания о тайной переписке подсудимых с Троцким. Бессонов заявил, что в декабре 1936 или в начале 1937 года он послал Троцкому в Норвегию письмо от Крестинского, а через несколько дней получил ответ Троцкого Крестинскому [201]. После этого заявления мировая печать передала сообщение норвежской полиции: с начала сентября 1936 года вся почта интернированного в то время Троцкого контролировалась начальником паспортного стола Норвегии и с каждого входящего и исходящего письма снимались копии. С 18 декабря 1936 года по 9 января 1937 года Троцкий находился на пути из Норвегии в Мексику и во время этого океанского путешествия был лишён всякой возможности сношения с внешним миром.

Разумеется, цели процесса выходили за рамки политической компрометации Троцкого, необходимой для ослабления его влияния на левые силы за рубежом. Процесс преследовал и более широкие цели, как внутриполитического, так и внешнеполитического характера.

XIII

Внутриполитические цели процесса

После того, как в СССР был ликвидирован последний капиталистический класс — кулачество, стало невозможно объяснять переживаемые народом тяготы и лишения происками враждебных классовых сил. Поэтому была поставлена новая политическая и идеологическая задача — убедить советских людей с помощью массированного идеологического давления в том, что все их жертвы в период страшного шестилетия насильственной коллективизации (1928—1933 годы) были оправданы, и страна вступила в полосу «счастливой жизни». Однако основная масса населения в своей повседневной жизнедеятельности отнюдь не ощущала, что «жить стало лучше, жить стало веселее», как это неумолчно твердила официальная пропаганда. Поэтому требовалось переложить вину за «торможение» роста народного благосостояния на сверхзлодеев и заговорщиков, которые сознательно разрушали плоды труда советских людей, препятствовали процветанию страны, стремились закабалить народ и поставить его под пяту не только помещиков и капиталистов, но и самых жестоких фашистских режимов.

К такому решению Сталин подобрался не сразу. На первом процессе (Зиновьева — Каменева) речь шла только о терроре против «вождей» и ничего не говорилось о преступлениях, непосредственно направленных против населения. На втором процессе (Радека — Пятакова) круг преступлений «троцкистов» был существенно расширен, включив сговор с фашистскими державами о поражении СССР в будущей войне и расчленении страны. Там же существенное внимание было уделено вредительству, в частности организации производственных катастроф и железнодорожных аварий, жертвами которых стали десятки и сотни простых людей. Процесс «право-троцкистского блока» возложил на «заговорщиков» вину за всё то, что противоречило широковещательным заверениям о наступлении «счастливой жизни». В соответствии с этим подсудимые признавались в своих преступных действиях, якобы породивших все бедствия и тяготы, которые пришлось пережить советскому народу в 30-е годы.

Отмечая, что тоталитарный режим способен отвечать на свои экономические неудачи только циничной демагогией и беспощадными репрессиями, Троцкий писал: «То, что на языке сталинской юстиции называется „саботажем“, есть на самом деле злосчастное последствие бюрократических методов командования. Явления диспропорции, расточительности, путаницы, всё более возрастая, угрожают подорвать самые основы планового хозяйства. Бюрократия неизменно ищет „виноватого“. Таков в большинстве случаев сокровенный смысл советских процессов против саботажников» [202].

Если процесс Радека — Пятакова имел целью снять со Сталина и его клики ответственность за ошибки и провалы в области тяжёлой промышленности и транспорта, то на процессе «право-троцкистского блока» речь шла преимущественно об умышленной дезорганизации тех отраслей, которые наиболее близко соприкасались с населением: коммунального хозяйства, торговли, производства товаров массового потребления и т. д. Подсудимые признавались в подрыве этих отраслей ради того, чтобы озлобить население против правительства. Как следовало из их показаний, в этих целях они не чурались даже мелкого вредительства, например, срыва снабжения учащихся тетрадями, чтобы «этим вызвать недовольство в широких массах» [203].

Нарком финансов Гринько годами прилагал огромные усилия для того, чтобы вести зигзагообразный курс между инфляцией и дефляцией, повинуясь противоречивым приказам Политбюро. Теперь он сознавался в дезорганизации финансового дела и, в частности, в сознательном сокращении сети сберкасс для того, чтобы в них возникали очереди, раздражающие население.

Особое внимание на процессе было уделено списанию на преступления «право-троцкистского блока» жестоких неудач в сфере сельского хозяйства, которые особенно чувствительно переживались населением. Подсудимые называли цифры, свидетельствующие о гигантских масштабах умышленного отравления скота и порчи запасов продовольствия с целью создать в стране голод. Нарком земледелия Чернов заявил, что по заданию немецкой разведки он тормозил строительство складов и элеваторов, чтобы вызвать озлобление крестьян бессмысленной гибелью собранного зерна [204]. Шарангович «признал», что по заданию центра «правых» и польской разведки в Белоруссии было заражено анемией 30 тысяч лошадей, а чумой — огромное количество свиней [205].