Партизанская богородица

Бесчувственный какой!.. Может, тоже обижается?.. Ему-то на что обижаться? Стукнуть не успела его. А надо бы... Хоть бы раз в жизни получил оплеуху от девки. Может, остепенился бы, верченый... Всех война искалечила! Жил бы домом своим, при семье, не был бы такой... И ни к чему бы тогда и ссориться, не то чтобы драться... Не век же она, клятущая, протянется. Придет и ей конец...

И вспомнилось, как братка пересмешничал над ней: «Вот кончим воевать. Замуж тебя отдадим. Будем жить-поживать да добра наживать!» Его уж нет на свете, а войне все конца не видать...

А уж так ей хотелось, чтобы скорее пришел этот конец. И она стала думать, как вызнает все у беляков, как партизаны разобьют их... и здесь на Ангаре, и на Лене, где Демид Евстигнеевич, и по всей Сибири. И самого главного ихнего Колчака выгонят напрочь, пусть убирается к своим японцам... И тогда уж войне конец...

И выходило так, что вот от нее, простой девки слободской, тоже зависит, скоро ли быть концу войны. Так уж надо идти скорее!..

Санька словно подслушал ее мысли.

— Пора!

Палашка открыла глаза. Солнца за лесом еще не видно. Но небо в просветах меж сучьями стало голубое, глубокое.

— По этому большаку дойдешь до Братска, — сказал Санька, выведя Палашку к дороге. — Полчаса тут ходу. А идешь ты из деревни Долоновой, семь верст отсюда. Там ты ночевала. Запомнила?.. Дойдешь до села, гляди четвертый дом по левую руку. Хозяину передай привет от Саньки Перевалова. Звать его Афанасий Иваныч. Он тебе пособит во всем. Ночью пущай проводит тебя к большой сосне. Все запомнила?

— Все.

— Ну, давай руку!

Палашка протянула руку, а глаза отвела в сторону. Не дай бог, начнет обниматься. Совсем трудно будет тогда уходить...

— Скажи уж на прощанье, что зла на меня не имеешь.

— Имею! — сказала Палашка.

И быстро пошла, не оглядываясь.

В четвертом с краю доме на Палашкин стук калитку открыла немолодая сухопарая баба.

— Кого тебе? — неприветливо спросила баба, подозрительно оглядев Палашку.

— Мне Афанасия Иваныча, — ответила Палашка и подумала, плохо, что Санька не сказал, как зовут хозяйку.

— Пошто он тебе, кралечка?

— Велели привет передать от... — начала Палашка и запнулась.

А может, жене и нельзя говорить про партизан, да, может, это и не жена... а может... — И Палашка торопливо оглянулась, три ли дома за ее спиной, до конца улицы.

Хозяйка заметила ее замешательство, усмехнулась, шмыгнув длинным носом.

— Что-то спозаранку приветы разносишь, девонька! — и уже совсем сердито закончила: — Нету ево дома.

— А когда будет?

— Не сказывал, — и хотела захлопнуть калитку.

— Тетенька! — взмолилась Палашка. — Пустите меня в избу, я все расскажу.

— Чего все-то? — проворчала баба, однако ж приготовилась слушать.

Палашка оглянулась. На ее счастье, улица была пуста.

— Я от партизан, тетенька, — сказала Палашка и тут же поняла, что этого-то и не надо было говорить.

— Уходи по добру! — зашипела баба и стала выпихивать Палашку на улицу.

Но Палашка была сильнее и к тому же поняла, что неприветливая хозяйка не столько обозлена, сколько напугана. Палашка оттолкнула ее и вошла во двор.

Закрыла за собой калитку и сказала оторопевшей бабе:

— Ты меня не гони! Меня схватят — и тебе конец. Не первый раз в этом дому партизан принимают.

— Господи! Господи! — запричитала баба. — Сколь я ему говорила, ироду!.. Да заходи скорее в избу, пока соседи не углядели.

В избе хозяйка постепенно отошла и разговорилась. Палашка узнала, что зовут ее Дарьей, хозяину она не жена, а сестра. Жена померла еще в прошлую зиму.

Выждав, пока хозяйка совсем успокоится, Палашка перевела разговор ближе к делу. Но ничего не узнала. Дарья Ивановна на все вопросы отвечала одно: как пришли эти ироды-убивцы, с той поры и за ворота не выходила. И где у них что, и чего сколько, ничевошеньки не знает. Бог милостив, еще в глаза ни одного из них не видывала. И век бы не видать.

— Тетя Даша, мне бы соснуть часок, — попросила Палашка. — Всю ночь в дороге. Только бы так, чтобы от чужих глаз подальше.

— Никто и в избу не заходит, — успокоила ее Дарья Ивановна. — Ложись на печку да и спи на здоровье. Али, поди, с дороги есть хочешь?

Палашка поблагодарила.

— Спасибо, тетя Даша! — и потянулась к своему узелку.

Когда Палашка развернула кусок сала, хозяйка принесла миску соленых огурцов и тоже подсела к столу.

— Давно не едала. — И пожаловалась Палашке: — Кой день прошу Афоню кабанчика зарезать, покуда не дознались да не забрали. Все ему недосуг. Дома, почитай, не живет. Не каждый день и ночевать домой приходит.

Забираясь на печку, Палашка еще раз напомнила:

— Дольше полден ты мне спать не давай, тетя Даша.

— Спи, не сумлевайся. Разбужу!

4

Палашка припасла предлог, которым можно было прикрыться, если бы кто заметил ее снующей взад и вперед по улицам большого села. Она разыскивала свою двоюродную бабку. В этом не было даже прямой лжи: Палашка, сроду не бывавшая в Братске и не видавшая в глаза старухи, на самом деле не знала, на какой улице проживает ее бабка.

За несколько часов она обошла все село. Но узнала очень немного. На улицах попадались ей солдаты и офицеры. От последних она укрывалась особенно тщательно. От одной мысли заговорить с кем-либо из солдат или офицеров, у которых, конечно, можно было кое-что выведать, ее бросало в дрожь.

Единственное, в чем она убедилась: в местном гарнизоне царило спокойствие. Многие солдаты бродили под хмельком. Там и тут из дворов доносились нестройные песни. Видимо, никто не принимал всерьез партизанской угрозы и уж, конечно, не ожидал скорого нападения.

Уже под вечер — как раз в то время, когда Палашка остановилась против островерхой черной башни, уцелевшей от старинного Братского острога, и размышляла, сколько же лет надо простоять дереву, чтобы так почернеть, — мимо нее, подпрыгивая на засохших комьях, пронеслась со стуком и бряком запряженная тройкой вместительная коляска с откинутым верхом. В коляске сидели два офицера, один пожилой, второй совсем молоденький. Пожилой сидел со стороны Палашки, и она успела его рассмотреть. Запомнились седые, почти белые жгуты усов на докрасна обветренном лице.