Партизаны Подпольной Луны

А потому и придумали такой слишком «говорящий» знак, чтобы сразу ясно было даже забывшим - дело пахнет керосином. И Ремус, вспомнив аппарационные координаты Гоустла, а он их так и не забывал с той, раздельной аппарации, на которой настоял Сев полтора года назад, в жарком июле, сделал «жест». Тотчас к нему отовсюду начали сбегаться люди в чёрных буш… вот привязалось-то. И откуда это?

В польтах, образчиках магического подражания маггловским пальто, примерно такого плана, в котором ходил сам Ремус, вынужденный со вступлением в новую должность расстаться с маггловской одеждой, но покупающий что-то, хоть издали её напоминающую. И вот они уже клубятся вокруг Ремуса в пальто, неумело скроенных каким-нибудь захудаленьким малюткой - кутюрье, но приказа ловить и крутить руки ещё не было. А сам же Ремус ждал, когда к окнам кухни кто-нибудь подойдёт, но тут его схватили за рукав того самого пальто a-l'a маглес и сказали грозно:

– Стоять на месте. Не пытаться аппарировать - это бесполезно.

Ремус мягко и проворно, как истинный хищник, извернулся и аппарировал в Гоустл-Холл. Там его не забыли, а встретили весьма приветственно. Ещё бы - друг самого Хозяина! Так не попросить ли у него разрешения застоявшимся в одиночестве домашним эльфам позволения жениться?..

И ведь попросили, а довольный подвигом Ремус всех и переженил. Сколько свадебного угощения наготовили обрадованные домашние эльфы из простой свинины, говядины, молока, сливок, сметаны, сыров и теста!

Ремус никогда не бывал на свадьбах, а тут попал, да не на человеческую, а на небывалую до сих пор, эльфийскую.

Было обалденно вкусно, вот только… вместо нормальной выпивки было какое-то, правда приятно отдающее мёдом, низкоградусное пойло…

– Вирисковый миод. Отень вкусна.

Одно лишь заботило Ремуса Люпина - к окну кухни в доме на Гриммо, двенадцать, или комнат наверху никто так и не подошёл, несмотря на его крайне распознаваемый знак - пресловутую «вешалку».

Глава 3.

Северус перестал истерически ржать, плача в то же время. Звон пощёчин ещё гулом отзывался в больной голове. Снова здорово, вернее, наоборот, снова больно - болит голова да как преяро!

– Наэмнэ! Выфху! Да куда вас демоны и ламии унесли унесли?!

Выфху вошёл с непроницаемым, как всегда, непередаваемым выражением лица человека, проглотившего живую жабу. И вот она теперь ворочается в желудке, шебуршит лапками с коготками, никак не подохнет. Таков был мученический взгляд раба - столоначальника, видевшего Господ в срамном действе.

Да, к такому сраму Выфху не привык. Обычно Господин дома Северус и его брат - бастард Господин Квотриус любились при прикрытой двери. И правильно делали. От такой похабщины, которой с увлечением и непринуждённым смехом занимались Господа, Выфху чуть не вывернуло остатками дорогой, да почти драгоценной пшеничной каши, к которой Господин дома даже не притронулся. Ну не пропадать же добру! А досталась она Выфху, как главному, самому уважаемому рабу. Он ведь всегда при Господах, и имеет право приказывать другим рабам.

Рабыни во дворе, застирывающие подолы туник, испачканных женскими выделениями и семенем, рассказывали, как жадно Господин дома пялился на них, сношавшихся с Господами - гостями и своими Господами Малефицием и управляющим имением, и надсмотрщиком за рабами. Нет, чтобы с супругою младою поразвлёкся, хоть не настолько уж она сегодня выглядела младше супруга, скорее, на несколько лет старше.

Хотя… Ночью случилось странное - кричал Господин дома, будучи уже с женою наедине, звал брата своего - бастарда.

А зачем ему это нужно было? Ну, в смысле, Господин Квотриус вроде бы как лишним там бы оказался, третьим. А верно, не просто так звал брата своего сводного Господин Северус, но желал он, дабы обесчещена была супруга его достойная, девственность столь много лет хранившая для него, бесстыдника, в оргии хоть и не участвовавшего, но… А как умильно смотрела она на Господина своего сегодня во время пира и столь зазывно во время скромной, обычной, в общем-то, оргии.

Уж не то, как осквернили мужеложеством братским Господа трапезную, покуда смех их не стал каким-то… ненормальным, что ли. Видимо, Церера Многоплодная поразила их безумием минутным за то, что сношались - а ведь, хоть и сводные, всё ж братья!
– под образом её, искусным мастером на стене намалёванным. Вон, даже кажется, что овечки, её окружающие, мордами в другую сторону повернулись.

– Ничтожный раб Выфху входил без спроса. Может, Господин дома Северус желает наказать его и раба Наэмнэ?

– Отнюдь. А принёс-ка бы ты, Выфху, чего-нибудь поесть. Ну, хоть хлебов, после трапезы праздничной оставшихся…

В трапезную, послужившую внезапно местом любви для братьев, хоть и названных, влетела, разъярённая, как греческая Мегера, Адриана - такая же страшная, с раззявленным в крике ртом. Вот только бича ей не хватало для полного сходства с самой страшной из трёх Эриний* , рождённой от капель крови оскоплённого Урана, в ночи глухой. Да волосы были тщательно убраны в высокую, замысловатую причёску, а не вздымались, как живые змеи, вокруг головы. Нет, не тянула Адриана на Мегеру. Видом. Но не словесами. Как раз наоборот.

– Как посмел ты, о супруг мой, взявший меня невинною, пачкаться вновь о брата твоего - бастарда, да ещё и худородного гостя твоего, осыпая их поцелуями и ласками, кои принадлежат отныне по праву лишь мне единой?!

– Не сердись, жёнушка страшенная моя, у меня головка болит. А ты только кричишь зря. Ведь уже свершилось всё то, о чём поспешила доложить ты мне, как солдат Императора военачальнику своему!

Что с того, зачем кричать теперь-то, когда вот он я, как есть перед тобою, и можешь даже поколотить меня, только, чур, голову не трогать.

– Ах ты охальник, супруге своей законной, коя честь блюла…

– А вот о чести и бесчестии давай-ка не будем. И я, и брат мой возлюбленный Квотриус, спасший меня от злоумышления твоего, чуть было не обескровившего меня вовсе, знаем о твоей ложной невинности. Меня же, твоего супруга и Господина, ты, ехидна, восхотела убить.

– А, - бросил Снейп, - надоело с тобою препираться мне. Всё равно что овца ты еси, такая же жирнющая и тупая. А ещё ягниться хотела от чужого, безродного какого-то барана и отъявшего невинность у тебя.

Профессор устал изгаляться над спесивой бабой - голова болела ужасно. Кажется, мозг превратился в какую-то разновидность жидкой массы, перетекающей в черепе туда, куда он склонит голову.

– Не смей! Не смей! Приворожил ты меня Напитком Любовным, лишь мучать меня восхотев. Сам же в обществе мужчин время проводишь. А уж сумерки!

– И что мне с этого?

– С того, что приворожил или что сумерки?
– опешила Адриана.

Она явно ожидала признания зельевара что, мол, да, приворожил он честную девицу, дабы после свадьбы в первый же день успеть неплохо провести время аж с двумя - о, ужас и позор!
– мужчинами в доме, где в одиночестве, так и нецелованная с самого утра, томилася супруга его молодая.