Пасадена

На холме, вокруг фабрики, стояли десятки машин, блестя под огнем факелов спицами колес, металлическими боками и латунными сиренами, прикрученными к приборным панелям. Таких машин было больше, чем телег, и Линда знала, что на них ездят вовсе не чернорабочие — нет, сюда приезжали от самого Сан-Диего владельцы магазинов, страховые агенты и, может быть, даже пара застройщиков, которые в последнее время зачастили в лавку к Маргарите, любопытствуя, не продает ли кто фермы у самого океана. У подножия холма стояли привязанные к коновязи лошади; от неровного света факелов они испуганно топтались, поводили черными, точно резиновыми, ноздрями и выглядели здесь совсем неуместно. С холма неслось оглушительное «драм-там-там!», «драм-там-там!» вперемешку с мужским гоготом, визгливыми голосами девушек, отпускавших соленые шуточки, не слышные Линде, незлой перебранкой за бутылкой. Нескольких рыбаков Линда узнала, потому что видела их на пирсе, — это были Барни, Свекольный Пит и Персик, совсем еще мальчик, щек которого пока не касалась бритва, — из-за нежных щек его так и прозвали. Рыбаки сидели на улице у фабрики, на перевернутых ящиках с надписью «Живые растения», делали самокрутки, передавали по кругу маленькую фляжку; они и сами были похожи на рыб — с бледными лицами, сонно вылупленными глазами, круглым отверстием рта, в которое лилось спиртное из фляжки. Другие располагались на бревнах и ящиках вокруг небольших костерков, везде с громким лаем носились собаки, пара дворняг решила прямо здесь справить собачью свадьбу, так что пришлось их растащить. Мужчины громко галдели, отхлебывали вино из бутылок и виски из фляжек, оплетенных рогожей, огни факелов выхватывали из темноты их хмельные взгляды.

— Посмотри вон туда, — прошептал Шарлотта. — Это ведь мистер Клифт.

Она черкнула его фамилию в блокноте, и мистер Клифт стал первым в списке, озаглавленном «Кого я видела». Марсель Клифт был юристом и имел конторы в Приморском Баден-Бадене и Дель-Маре, а сейчас танцевал с пышной женщиной, укутанной в горжет из рыжей лисы; голову женщины украшала шляпка с вуалеткой. Рядом с ним был доктор Копер; ради такого случая он облачился в черный костюм, в котором приходил к умирающим, только сейчас из петлицы задорно торчал цветок кактуса. В руках его был вовсе не докторский чемоданчик, а девица в кое-как сшитом платье. Она прямо висела на докторе, все уговаривала его пойти потанцевать и твердила: «Ну давай, Хэл, давай, не стой!»

— Что они тут делают? — прошептала Линда.

— Пьют.

— А девушки откуда?

— Работают у герра Бека.

— Но почему они здесь ночью?

— Потому что им платят. Они так на жизнь зарабатывают, ясно?

Линда с Шарлоттой перебрались к колючим кустам у самого окна; иголки жалили их со всех сторон. Шарлотта предупредила Линду, что нестриженые ветви надо раздвигать очень осторожно, и строго сказала: «Что бы ни случилось, стой как вкопанная и не шуми!»

Отсюда Линде было все прекрасно видно: и музыкантов в мокрых от пота рубашках, прилипших к груди; и мужские ладони на узких девичьих бедрах; и стайку девушек в углу с одинаковыми дешевыми бусами из морских раковин; и юношей напротив, с прилизанными волосами, в новых блестящих ботинках, сшитых для войны, но так там и не побывавших. «Видишь, вон там племянники Маргариты?» — прошептала Шарлотта, чиркая в блокноте. Оба сосали виски из оплетенных рогожей фляжек, оба неуклюже покачивались и, держась друг за друга, старались не упасть.

Оркестрик играл песню немецких моряков «Широко раскинулось море», мелодия которой Линде была знакома потому, что Дитер часто исполнял ее на своей скрипке. Много лет тому назад Дитер перед сном заходил в спальню к ним с Эдмундом. Он становился между их кроватями, играл и пел, сначала громко, потом все тише, тише, пока голос его совсем не замирал… Потом он говорил по-немецки: «Спокойной ночи» — и уходил. Линда всегда притворялась, что не понимала слов, и, когда дверь за отцом закрывалась, упрашивала Эдмунда перевести их ей; сейчас казалось, что все это происходило где-то в другой, далекой жизни, но она прекрасно помнила, как Эдмунд гордо усаживался в постели и принимался декламировать слова песни, как будто это была лучшая в мире поэзия, и учил ее, как надо петь. «Нет… — терпеливо повторял он, — не так».

А потом говорил — точно так же, как отец, по-немецки: «Спокойной ночи, Линда. Спокойной ночи…»

А потом на сцену к оркестрику вышла женщина в бархатном зеленом платье с длинным шлейфом, закрывшим даже туфли музыканта с мандолиной. При виде ее все мужчины замерли, уронив руки с талий своих подружек, в зале повисла тишина, прерываемая только вздохами, охами и шепотком: «Вот она, вот!» Женщина прошла в центр сцены и подняла руки, приветствуя своих слушателей; черные волосы маслянисто блеснули, завернувшись локоном, в стеклянных сережках заиграл свет, декольте смело открыло грудь, на пальце сверкнуло нефритовое кольцо, маленький рот помидорно закраснел. Музыкант, игравший на мандолине, объявил: «Фройляйн Карлотта!» — мужчины радостно зашумели, девушки жидко похлопали, Карлотта зазывно качнула обтянутыми бархатом бедрами и вступила по-немецки:

Пока бежит за нами Бог времени седой И губит луг с цветами Безжалостной косой, Мой друг! Скорей за счастьем В путь жизни полетим; Упьемся сладострастьем И смерть опередим.

Через окно Линда услышала, как один из мужчин говорил своему приятелю: «Ее пока что знают только в Сан-Диего, но подожди — когда-нибудь ее узнают по всей Калифорнии». А приятель ответил: «Чего ждать? Деньги есть — узнавай хоть сегодня вечером».

Карлотта сжала руку в кулак и энергично повторила припев в последний раз, теперь по-английски.

Зеленый бархат двигался как мутный поток, переливающийся по скалам. Певица была старше остальных девушек в зале, с сильно напудренным лицом и выщипанными, нарисованными, точно навощенными, бровями, и, в отличие от всех других знакомых Линде девушек, казалась непоколебимо уверенной во власти, которую она имеет над мужчинами. Голос у нее был печальный, как у много пожившей женщины, грудь мерно опускалась и поднималась при пении, а рука с нефритовым кольцом, вырезанным в форме розы, поглаживала горло, пока ей хлопали и приветствовали радостными криками; кто-то даже проорал: «Карлотта, пойдешь за меня?»

Карлотта склонилась со сцены и ответила:

— А денег-то у тебя сколько?

Мужчины загоготали еще сильнее; громче всех ржали те, у кого их совсем не было и не предвиделось. Все громко топали ногами, и скоро в здании понесло теплым запахом компоста. «Спасибо, спасибо, — произнесла она по-немецки и повторила по-испански: Большое спасибо, мальчики и девочки». Все захлопали, засвистели, парни, сидевшие на подоконниках, болтали ногами так, что били пятками о стены, и даже самые застенчивые девушки, которые не раз и не два обещали себе, что уедут из Приморского Баден-Бадена завтра же утром, неистово били в ладоши. И чем шумнее становилось, тем смелее Карлотта вела себя на сцене, тем больше заслоняла она собой музыкантов, а огни превращали капли ее пота в россыпи драгоценных камней. «А теперь — мотылек!» — крикнула она. Толпа ответила восторженным ревом, мужчины взяли девушек за руки, и все выстроились в одну линию. Под свист и радостные крики Карлотта сошла со сцены, и оркестрик грянул румбу, сопровождаемую острыми ударами тамбурина. От музыки тряслись стеклянные стены, танцоры хлопали руками, точно крыльями, изображая рой ночных летних мошек, летящих на свет огромных электрических ламп, свисавших с потолка фабрики.

Деревянное изображение мисс Антверп висело над дверью, как фигура на носу корабля; легкая улыбка на ее лице как бы удостоверяла, что она довольна, очень довольна тем, что сталось с ее детищем. «Мотылек» был одним из самых модных танцев, и Линда видела, как все больше юношей и девушек торопятся в зал, под вырезанное из дуба лицо неудачливой застройщицы: железнодорожники, так и не отмывшиеся от копоти своих паровозов; случайные проезжие с недокуренными сигарами, заткнутыми за шляпные ленты; мужчины в костюмных брюках и подтяжках, с алчно обслюнявленными губами — наверное, те самые, о которых Шарлотта говорила, что они будут тянуть электричество дальше, в поле, «чтобы потом спекульнуть». «Они спекулянты», — произнесла Шарлотта так многозначительно, что Линде стало завидно, как много знает ее подруга. Вентиляторы, подвешенные к потолку, гнали душный воздух на головы танцевавших, и в большом зале быстро повышался градус страсти — по крайней мере, у мужчин, потому что даже Линда видела, как все сильнее распаляются с наступлением ночи лица девушек.

— Вот и статья готова, — сказала Шарлотта, строча в блокнот. — Все есть: и бутлегеры, и дебош, и девушки по сходной цене.

Линда видела, как толстяк в слишком тесной для него шляпе утащил девушку с золотистыми глазами на улицу, под свет факелов. Она била кулаками по его заплывшей жиром груди, но он только улыбался, и, кажется, никто не заметил, что девушка вовсе не хотела с ним идти. Другая, с острым носом, задыхалась в чьих-то волосатых лапах. Еще одна, прикрыв лицо платочком с вышитой на нем фиалкой, совала себе в рукав несколько монет. В углу толпа парней окружила девушку с неправильным прикусом и дешевым жестяным крестиком на шее.