Пасть
Шрифт:
Доклад Марченко — Чернорецкого (уцелевший фрагмент)
…в письменных древнерусских источниках полоцкий князь из династии Рюриковичей Всеслав Бречиславович (ум. в 1101 г.). Указания на ликантропию Всеслава встречаются в четырех относительно коррелированных документах [13, 17, 19, 29]. Генезис явления неизвестен, сообщения “Повести временных лет” (Лаврентьевский и По-лоцко-Туровский варианты) позволяют предположить, что имел место случай спонтанно-наследственной ликантропии. Всеслав Бречиславович родился от связи своего отца Бречислава (сына Изяслава, внука Владимира Святого) с дочерью волхва-кудесника; вариант Радзивилловской летописи — “родился от волхвования”. При рождении имел на голове знак неустановленного характера — т. н. язвено (версия ак. Лихачева, вошедшая в классические комментарии, о том, что упоминаемое язвено было “сорочкой”,
Судя по ряду указаний, ликантропия князя кратковременно и спонтанно проявлялась в моменты реальной и серьезной опасности для жизни (побег после проигранной битвы при р. Немиге в 1067 г., побег от врагов из г. Белгорода в 1069 году и т. д.) и завершалась полной ремиссией (вариант 26). Описания происходившего неполны, но очень схожи: “в ночи рыскал волком”, “скакнул лютым зверем” (т. е. также волком), снова “скакнул волком”. Все указанные эпизоды имели место ночью и отличались неправдоподобно высокой скоростью передвижения. Если сообщение “Слова о полку Игореве” о проделанном Всеславом за одну ночь (“до петухов”) в образе волка пути между Киевом и Тьмутараканью (более 1000 км по прямой) доверия не заслуживает, то в “Поучении” кн. Владимира Мономаха приводится достаточно правдоподобный случай…
Глава II
Нет, где и как бы тебя ни швыряло по свету, умирать надо возвращаться в те места, где родился.
Как стронутый с лежки заяц, несется вроде беспорядочно вперед — и совсем пропадает из виду, только слабый голос гончей доносится издали, — но, заложив огромный круг, возвращается обратно и падает от меткого выстрела на родной полянке, разгребая подергивающимися ногами багровые и желтые листья. Или скорее как лососи, избороздившие все просторы огромного океана, возвращаются на исходе жизни к истокам крохотных родных речушек — то ползут брюхом по гальке, то взлетают стремительным прыжком над водопады — и умирают там, где родились…
Так или примерно так думал старик, хотя едва ли смог бы выразить словами эти образы, просто скупо бы сказал, что хочет повидать перед смертью Сибирь, — да не судьба, видно.
Хотя грех жаловаться, привык за десять лет к местам этим, привык и даже полюбил: полюбил старый деревянный дом, унаследованный от старшей сестры; полюбил и скромную здешнюю природу, отнюдь не поражавшую размахом и величественностью пейзажей, буйством рек и бескрайностью тайги, — мирно журчащую Кузьминку, почти не видную летом сквозь зелень ольх и кустарников, невеликие осиновые рощи, таящиеся по укромным оврагам, и, конечно, старые парки — старые, заросшие, превратившиеся просто в леса, прорезанные аллеями, и позабывшие свое блестящее императорское прошлое: стук копыт, и звон шпор, и торопливые поцелуи под густыми кронами дубовой аллеи, и мнущийся под жадными руками шелк придворных платьев, и щелчки взводимых курков на скрытой от глаз утренней поляне, и негромкую команду: “Сходитесь!” — а может, и не позабывшие, может, грезящие блеском Империи в бесконечном сне полуразрушенных дворцов над затянутыми ряской прудами…
…И нехитрые крестьянские заботы полюбил старик — огород, сад, дрова к зиме, — хоть и непривычно было поначалу, после того как прожил всю жизнь на казенных квартирах и флотских пайках. Сказал бы кто лет двадцать назад, что будут у него и кролики, и куры, и даже корова, — не поверил бы, рассмеялся бы, как веселой шутке: корова? молоко? да нет, ребята, я из молочного только молочными железами интересуюсь…
Однако вот как все повернулось — прошло двадцать лет, и сейчас, этим теплым июньским вечером, он шел на выпас за Магдаленой — неизвестно, отчего четыре года назад покойной жене стукнуло в голову этакое коровье имечко… Да Бог с ним, с имечком, было бы полно вымечко — старик улыбнулся пришедшему в голову двустишию. Раньше, в прежней жизни, подобные стишки получались у него хлесткие и малоцензурные, принеся старику славу одного из первых хохмачей Тихоокеанского флота. Давно это было, ой как давно… Но старик не страдал ностальгией. Всю свою жизнь он прожил, не оглядываясь назад. Цель и способ ее достижения — и никаких ностальгии с рефлексиями.
Правда, какие уж теперь цели, на шестьдесят-то восьмом году… дальше чем на месяц вперед и загадывать не стоит…
…Он почти дошел — осталось подняться по склону, обогнуть заросли кустарника, отвязать Магдалену и…
Старик остановился. Коровы на лужайке не было.
Генерал
аккуратно сложил пачку фотографий. Сомнений не оставалось, но все-таки он спросил:— Ошибка исключена?
— Исключена, — подтвердил очевидное Капитан. Теперь, странное дело, когда потенциальная угроза превратилась в реальную, требующую ответных действий опасность, — он успокоился совершенно. Тянувшиеся больше месяца усиленные и подспудные поиски контейнера ничем не закончились, штамм сработал, и сработал самым поганым образом, поставив под удар все их дело, — но зато исчезла проклятая, изматывающая неизвестность. Ловля черной кошки в темной комнате закончилась. Начинается охота на смертельно опасного, но зримого и осязаемого противника.
Месяц командировок, месяц, когда отсыпаться приходилось в самолетах — он мотался по бескрайним просторам бывшего Союза (и Седой, и Руслан тоже), не зная и не предполагая, где может всплыть проклятый контейнер.
Череда окровавленных и растерзанных трупов слилась в один непрерывный кошмарный калейдоскоп.
Дальневосточный рыбак, задранный белогрудым медведем, считавшимся вроде относительно мирным и не хищным по сравнению со своими бурыми и белыми родственниками; алкаш из Усть-Кулома, скончавшийся под елочкой в обнимку с трехлитровой банкой бодяжного спирта и безбожно обгрызенный какими-то мелкими хищниками из породы куньих, — завершения экспертизы Капитан не стал дожидаться, улетел, как только лично убедился, что характерных укусов ликантропа на трупе нет; ребенок с выжранным уссурийским леопардом лицом — зрелище, заставившее пожалеть, что этих реликтовых тварей осталось на всю российскую тайгу около тридцати особей — Капитан предпочел бы ровное и круглое число ноль, невзирая на все лицемерные стоны “зеленых” экологов и прочих любителей животных, предпочитавших любить крупных хищников из своих безопасных и далеких от леса квартир, не стоявших над растерзанными детскими трупами и не беседовавших с их бившимися в истерике матерями…
Каналы Генерала работали бесперебойно, сообщения поступали и поступали, Капитан раньше и представить не мог, сколько людей в стране погибает на клыках, на зубах, на рогах и бивнях диких животных. И сколько жертв на счету у зверей, числящихся вроде ручными и домашними. Очень много…
Но теперь все закончилось. И началось снова. Контейнер всплыл, и всплыл под самым носом. Два нападения, вернее, два зафиксированных нападения, другие растерзанные в глухих уголках люди могли числиться пропавшими без вести. Обе жертвы убиты и частично сожраны…
— Ну что же, приступим… — Генерал встал из-за стола, достал и развернул большую карту. Потом снял трубку и пригласил в кабинет Эскулапа.
Коровы на выпасе не было.
Он не стал изумленно ахать, или протирать глаза, или хвататься за голову, не стал вообще как-либо внешне реагировать. Крепче стиснул в руке небольшой ломик-фомку — им он забивал стальной костыль, к которому крепилась цепь…
Почему цепь — старик и сам не знал, вроде смутно вспоминалось, что на родине, в Сибири, привязывали скотину на длинные веревки… Или то были не коровы, а козы, а коров пасли стадом, без привязи, с пастухом и двумя подпасками? Он уже не помнил, но все местные жители пользовались длинными и относительно тонкими цепями…
Цепь, кстати, на месте осталась — лежала в сочной и яркой июньской траве, вытянувшись в ровную линию. И старик медленно пошел вдоль нее, словно надеясь, что на другом конце обнаружится Магдалена, прилегшая отдохнуть в какую-нибудь ямку, канавку, ложбинку и совершенно незаметная со стороны. Вот только нет никаких ложбинок на давно знакомом выпасе.
Точно! Трети цепи не хватает… Так ведь и не собрался заварить разошедшееся звено, не хотелось идти на поклон к Ваське-сварщику… понадеялся на русский авось и несколько витков толстой медной проволоки — вот она и торчит печальным обрывком из ставшего последним звена. А старику искать неизвестно куда убредшую Магдалену по всей немалой пустоши, по всем ее лужайкам, овражкам и кустарникам — и хорошо, если до темноты управится…
Он управился до темноты. Отыскать Магдалену вообще никакого труда не составляло — достаточно оказалось пройти несколько десятков шагов по направлению, указанному вытянувшимся обрывком цепи, и протиснуться сквозь явственный свежий пролом в кустах… Корова нашлась там, сразу за проломом.
Точнее сказать, нашлось то, что от нее осталось.
— Сколько их? Не надо забивать мне голову предполагаемой плотностью популяции и гипотетической величиной ареала. Скажите попросту, Эскулап: сколько их?