Луч дороги (1965–1979)

Чудесное со мной

Чудесное со мной не происходит.Как будто зареклось происходить.Как будто крест поставило на мнеЧудесное. И вот что я придумал.Надел резиновые сапоги,В карман плаща два яблока засунул,Купил журнал «Умелый пчеловод»И в поезд сел до станции Голутвин.И через полчаса произошлоСо мной чудесное. Ко мне подселаБлондинка девушка в плаще с болонкойИ съела оба яблока моих.Потом она на время попросилаЖурнал «Умелый пчеловод», чтоб домаЕго прочесть спокойно под торшером,Поскольку увлекалася самаПарашютизмом. Телефон дала мне,Чтоб я звонил ей, как найдет охота.Потом вошли Четыре КонтролераИ попросили показать билет.Я показать билет им отказалсяКатегорически. За что меняОни по всем вагонам провелиИ девушкой-блондинкой попрекали.Вот почему с тех пор я знаю точно:Чудесное со мной не происходит.А если происходит иногда,Кончается необычайно глупо.

Большой разлив у Серпухова

Казалось, что трубу прорвало в бане!Автобус по дороге насыпнойСкользил канатоходцем над водой,Внизу, меж телеграфными столбами,Как невода, плескались провода.Не снова ли, как в давние года,Потоп всемирный? Дело было темным.И старожилы говорили: «М-да,Такого половодья не упомним».А Серпухов гудел как балаган,Играли лужи в море-океан,Бабули в них искали ходу-броду…А тракторист орлом врезался в воду! –Летели брызги что лебяжий пух,Шел пар от стен, и теплый банный духМешался с острым запахом апреля.Загадывал хотение ЕмеляИ зажмурял глаза – считал до двух.Но щекоталось! Право, невдомек –Что там такое? Думать было впору,Что по щеке нахальный паучокПрогуливался, как по косогору,И золотую пряжу из брюшкаВытягивал, как фокус из мешка,Ошеломляя блеском, – и в зенитеСоединясь, пульсировали нити,От век прозрачных лишь на полвершка!Нашатыря чудовищные дозыШибали в нос, но не могли ужеВолшебной отвратить метаморфозы:Окно в полуподвальном этажеОткрылось (словно высохшие слезы –Потеки и разводы на стекле),И старикашка Ной, педант сердитый,Наружу глянул, бледный и небритый,И вглубь отпрянул, и исчез во мгле.Все по веленью щучьему сбывалось,Мелькало и смеялось, и свивалосьВ орнаменте облезлом и цветном,Грязно-зеленом, розовом и пегом;И голуби кружили над ковчегом,Над юным, самодельным кораблем –И не прельщались бездной, над которойПлескалось солнце рыбой красноперойВ аквариуме светло-голубом.

Цыганка

С теплом не успели проститься,И вот уже лету – каюк.Студент потянулся в столицу,Цыгане подались на юг.Идет электричка до Тулы,Холодный туман за окном.Ну ладно, доедем дотуда.А может, и дальше махнем?Цыганка, смоленые очи,Свободы упрямая дочь!Другим ворожи, коли хочешь,Но мне головы не морочь…С годами твой взгляд все недужней,Рассказ еще больше нелеп,Невнятней еще и натужнейИдет предсказанье судеб.Печальней еще и ненужнейЗвучит обновленный прогноз:Сулишь повышенье по службе…Но это же все не всерьез!Идет электричка до Тулы.Контроль пошумел – без вреда.Ну ладно, доедем дотуда:А там, а оттуда – куда?Беспомощен путь твой, сивилла,Убога дорожная снедь.Цыганка, скажи, ты любила?Наверно ж любила – ответь.Кого? Офицера иль вора?…Не слушает, не говорит.И черный рассеянный воронНад рощей осенней парит.Парит неподвижно, похожийНа масти трефовой туза…Ты что же, сестрица, ты что жеОтводишь и прячешь глаза?Ах, бросить, уйти, в самом деле,Сиротством тоску утоля!Мне тоже – вот так! – надоелиДождливые эти поля.Уедем, уедем, уедем,К днестровским уйдем берегам –Ходить по базарам с медведем,Курей воровать по дворам.И снова – верста за верстою –Такое поищем житье,Где солнце затмит пестротоюЦыганское платье твое.Ах, дальше от осени хилой,От края простуд и могил,Где ты никогда не любила,Где я никогда не любил.

Кенгуру

Когда первые европейцы ступили на австралийский берег, они увидели там странное животное и спросили у местных: «Как называется это странное животное?» На что местные, естественно, ответили: «Кенгуру», т. е. по-австралийски: «Не понимаем вас».

Факт

…И побрел он в тоске и в тумане,И очнулся на тех берегах,Где скакали безрогие ланиПочему-то на задних ногах.«Это что же, друзья-иноземцы?Объясните мне эту муру!»И ему отвечали туземцы:«Извините, мы вас кенгуру».«Но тогда почему же при этом…Почему, почему, почему?..»«Кенгуру», – ему было ответом,«Кенгуру», – объяснили ему.Он тряхнул головою, подумал:«Может быть, я в тифозном жару?Что не спросишь у них – кенгуру, мол,Отвечают на все: «Кенгуру».И тогда он достал кошелечек,Из того кошелечка – листок,И свернул его ловко в кулечек,И стряхнул сигарету в кулек.И скакали безрогие лани,Неизвестной свободы ища.Терпеливые островитянеОбступали его, вереща.И стоял он в тоске и в печалиНа великом вселенском ветру,И туземцы ему отвечали:«Кенгуру, кенгуру, кенгуру».

Левша

Левша сковал гвоздочки для подковокИгрушке царской – аглицкой блохе.Конечно, был он преизрядно ловок,Но посвятил усилья чепухе.Дается ж людям бесполезный дар!Иной искусник не такое может:Из маковинки сделает футлярИ внутрь пылинку-скрипочку положит.Бес, не иначе, помогает им,Чтоб искусить сопоставленьем ложным,И делается малое – большим,Великое становится возможным.А все масштаб. Подумай: я и ты –Из космоса, – и даже с самолета.На нашу жизнь посмотришь с высоты –Какая ювелирная работа!

Вдоль опушки [1]

Бредут вдоль опушки коровы,Спокойны и благообразны.Они как невесты Христовы,Отвергшие мира соблазны.Дождь мочит, палит ли их зноем –Их туши объяты покоем,Гуртом ли их гонят иль строем,Куда? – да не все ли равно им?Объяты их грузные тушиПокоем; их зыбкие душиПод синею тучкой осеннейВитают, как пряжа паучьяПо воздуху – или созвучьяЕсенинских стихотворений.Бредут вдоль опушки коровы,К вечерней привыкшие дойке.Шагает за ними суровыйПастух в сапогах и ковбойке.Забыв свой характер бодучий,Бредут под осеннею тучей,Темнеющей медленно тучей,Стихи сочиняя на случай.Какой такой, в сущности, случай?

1

В древнеиндийской поэзии «корова» отождествляется со священной речью, с поэзией. В гимнах «Ригведы» «трижды семь коров источают речь-молоко», «великое слово зародилось в следе коровы», и проч. Но всё это я узнал много позже.

1970

Попутчица

Два дрогнувших, два мягких лепесткаДевичьих губ в морщинках нежной зыби.Как будто отогнулся край цветкаСозревшего – и смялся на изгибе.Узнав, я принимаю до концаТвой каждый лепет, каждую причуду:Ты – белый ствол, сережки да пыльца.Я много раз встречал тебя повсюду.В июльский зной, сомлев от комарья,Невежей стоя в облаке соцветий,На прутиках каких-то трогал яВолокна, шелковистые, как эти.Бояться ли каких-то адских мук?А жизнь отдав, идти ли на попятный? –Когда за насыпью искрится лугИ мечет нам в окно лучи и пятна,Когда в купе такие сквозняки,Что можно, даже сердцем не рискуя,Нажав свободно, эти лепестки,Как львиный зев, раскрыть для поцелуя.

Костер

Тяжелого состава гул.Платформа. Переезд.Шлагбаум, падая, блеснул,Как штык наперевес.Шуршат обходчика шагиПо щебню пустыря,И прыгает вокруг ногиПятно от фонаря.Безлюдье. Рельсов лунный лед.И ветер вдоль путей.И вновь остуда продеретДо дрожи, до костей.Сквозь прежний пыл и прежний страхУвижу я, застыв,Как женщина стоит впотьмах,Лицо отворотив.Ее платок заиндевел,И я не знал, как жить,И ничего-то не умелСпасти и изменить…Шел снег. И прежде, чем уйти,Решила ты в уме,Что милосердья не найтиНа всей земле-зиме.Ах, как потом в слезах трясло,Как худо без угла.А людям надо лишь тепло.А где достать тепла?Такой мороз в ту ночь пылал,Такой был лютый час,Что и костер не согревал,А только мучил нас.Тянуло жаром от огня –И стужей – со спины.Затем так руки холодны,Глаза опалены.

Над озером

Ну полно, Аленка! Устал я кричать и аукать.Спустилося солнце за старые ели,И в той сторонеСтало небо совсем полосатым,И перед закатомНагретые волны сильней заблестели.Вечерняя птицаИз зарослей шумно вспорхнула.«Она утонула!Сестрица твоя утонула!» –Мне крикнула птица – и озеро перепорхнулаВ три взмаха скользящихИ снова пропалаВ кустах краснотала,В дрожащей листве краснотала.Аленка, ну выйди же!Страшны мне эти загадки.Вот тоже затеяла прятки!Но ветер подул, и деревья в лесу зашумели:«Вот здесь, в этой теплой купелиНайдешь ты ее –В этой теплой и чистой купели».Так значит…Так значит, тебя эта заводь зеленая прячет!Баюкает мглой, тишиною звенит, как в колодце…И черный сомищеУ ног твоих вьется,Трава по рукам оплетает…Ключи, пробиваясь со дна, все бормочут, щекочут,Холодной волною глаза размывают,Холодной, подводной волною глаза размывают.Очнись же, Аленка!Скорее от мест этих злых откочуем!Село недалеко,Успеем до ночи, а нет – так в стогу заночуем.Всегда тебя слушаться стану,Теперь – без обману,А как набредем на малину,То сам буду первый делиться.В грозу на дороге,Зимой без костра в холодину,И что ни случится,И мерзнуть, и мокнуть – не в горе! –И пить из копытца –Но не разлучаться,Но не расставаться с тобою!…Уже засыпают кувшинки,И только, как стрелки,Как маленькие пружинки,По светлой водеВсе скользят и скользят водомерки…(Песок остывает,Осоку знобит у обрыва…)Но сумерки медлят,Не гаснет вода,И прозрачное небо не меркнет,По светлой по сонной водеСкользят водомерки…(Куда я пойду?)Скользят и скользят торопливо…

Нищий

Стонут мои ноги, еле ходят,И глаза мои болят, гноятся.Добрые-то люди стороной обходят,Доброты своей, видать, боятся.Сгорбленная подошла старушка,Желтыми глазами смотрит, плачет.– Пойдем со мной, – говорит, – дедко.– Куда это? – Беру тебя, значит.– Со старостью ли берешь меня, бабка?– Ой, со старостью, горе мое, горе!– С хворью ли берешь меня, бабка?– Ой, и с хворью, милый, со всей хворью.Так идем под солнышком майским,По дороге разговор говорим.– Скоро ли дойдем, бабка?– А и вскорем, – говорит, – милый, вскорем.

На берегах реки Увы (1976–1989)

У моря

Дочка на пляже отца зарывает в песок,Зыбко и смутно ему, словно семени в грядке;Что-то лепечет лукавый над ним голосок,Смугло мелькают лодыжки, ладошки, лопатки.Веки смежил он и в небо глядит сквозь прищур,Пятки вперед протянул – фараон фараоном.Девочка, став на колени, как жрица Хетсур,Руки к нему простирает с глубоким поклоном.Мечет в них дроты свои обжигающий Ра;Тысячи лет не кончается эта игра.Вот пододвинулась туча, и тень задрожала…Где ж тонкорукая? Краба смотреть убежала.