Пастырь Добрый
Шрифт:
Но жив остался изверг трона
В воспоминаньях и сейчас!
Мы помним адское гоненье
Его на первых христиан,
За смерть которым и мученье
Венец нетленный Богом дан.
Мы видим страшную арену,
И диких рвущихся зверей,
И за одной другую смену
Мужчин, и женщин, и детей.
Мы видим кровь, мы слышим стоны,
И рев зверей, и вопль толпы,
Весь Колизей дрожит огромный,
Дрожат и стены и столпы…
Мы видим ночь на стогнах Рима,
Туда толпой необозримой
Спешит скучающий народ.
Как днем светло в садах роскошных:
Вот христиане… Длинный ряд!..
Как факелы, из рук безбожных
Смолой облитые, горят!..
Давно те годы миновали,
Далеко в прошлое ушли,
Когда лишь тело убивали,
Убить же душу не могли!
Иной на нас из тьмы кромешной
Теперь ползет, крадется зверь,
К душе озлобленной и грешной
Он без ключа откроет дверь.
И поселится в ней лукаво,
Изгнав распятого Христа!
И будет править он со славой
Своим народом без креста,
Забывшим светлое ученье,
Страдальца Кроткого завет!..
Зачем на веру нам гоненье?
Ее погубит «культпросвет»!
Святые книги уничтожит,
В музей иконы унесет,
Святых останки там же сложит,
И дух, не тело, в нас убьет!
И многих пастырей терпенье
Во власть получит сатана:
Иному ссылка, заточенье,
И смерть иному суждена…
Ты много лет, наш старец дивный,
Душа с душой с народом жил,
Он шел на голос твой призывный
И горячо тебя любил.
Но были чьей–то темной силой
Пред недалекою могилой,
Когда дни были сочтены,
Твои уста заграждены…
В ночь на 1, 5 и 16.1.1924 г. (ст. ст.)
Ты умер, но твой дух пребудет
Навеки с паствою твоей
И вечно памятен ей будет
Наш добрый пастырь Алексий!
Холодный ветер пусть повеял,
Пускай гнетут нас ночь и тьма,
Ты семя доброе посеял
И не страшна ему зима!
И если злое царство зверя
За грех народа Бог продлит,
В твои молитвы свято веря,
Он искушенья избежит.
Твою могилку дорогую
Не позабудет никогда,
Снесет тебе всю грусть земную,
Как и в минувшие года.
Цинготные, изъеденные вшами,
Сухарь обглоданный в руке,
Встаете вы суровыми рядами
И в святцах русских и в моей тоске.
Вас хоронили запросто, без гроба,
В убогих рясах, в том, в чем шли.
Вас хоронили наши страх и злоба
И черный ветер северной земли.
В бараках душных, по дорогам Коми,
На пристанях, под снегом и дождем,
Как люди, плакали о детях и о доме,
И падали, как люди, под крестом.
Без имени, без чуда, в смертной дрожи,
Оставлены в последний час,
Но судит ваша смерть, как пламень Божий,
И осуждает нас.
Есть где–то далеко река на заре золотая,
Там грузят барку подневольные милые руки.
Над озером синим несутся гусиные стаи,
Любовь возрастает в скорбях и в разлуке.
Храм наш крепко заперт, заперт крепко,
Светел, тих и прост.
Пред иконами чернеют ленты крепа,
Как в Великий пост.
Благовещенскую чашу
Ты поднял.
Нищету и косность нашу
Причащал.
И опухший, маленький, горбатый,
Он пошел в Нарым.
Стань же, храм наш, райскою палатой
Перед ним.
Был другой, спокоен, строг и светел
Весь, как луч,
Тайно помяни нас на рассвете
Средь Уральских круч.
И в бараке задымленном, душном
Он неколебим.
Райской лестницей воздушной
Засияй пред ним.
Вот слепец, но в душу смотрят очи,
Ничего, что слаб,
И тебя во мрак острожной ночи
Гнал этап.
И склонивший под Христово иго
Молодость свою,
И тебя, простец, над вечной книгой
Узнаю.
Но того, кто всю подъемлет муку
На плечи свои,
Ангельскою песней убаюкай
И благослови.
Веянием покоя неземного
Освежи его уста,
Вместе стать нам даруй снова
У Креста.
Что нам осталось? Храм наш взят,
С могилы крест высокий снят
И листья первые весны
Морозом сожжены.
Но знаем мы: издалека
Благословившая рука
На жизнь, на скорбь, на смертный час
Соединяет нас.
Только солнце знает радость,
Только птицы славят Бога,
Только ветви крестным взмахом
Осеняют нам дорогу.
Ни приветствовать любимых,
Ни советоваться с братом,
Вера скрыта, церкви срыты,
Тельный крест в одежде спрятан.
Но душой освобожденной
Отрываясь от земного,
Мы, встречаясь, чертим рыбу
Символ имени Христова.
Я люблю тебя, мой тихий вечер,
Ночь после вечерни так тиха,
Словно нет и не было греха.
Словно вместе я со всеми вами,
На кого не смею посмотреть,
Словно на любимом нашем храме
Продолжает колокол гудеть.
Словно я к ногам отца припала,