Пастырь Добрый
Шрифт:
Приезжала в эту неделю на короткое время Кира В., бывшая в то время «на сносях». Отец очень о ней тревожился, уложил ее спать на свою кровать, а сам лег чуть ли не на полу. (Потом воспоминание о совместном пребывании нашем у отца нас с ней очень сблизило).
Но проходила неделя, а я еще не поговорила с отцом о своей душе, о своих грехах и скорбях. Он уже сказал, что пора мне уезжать. С трудом я ответила, что ведь еще не поговорила с ним. Он как будто этому удивился: «Ну, давайте, поговорим!» Трудно было начать этот разговор, но он был очень нужен. Казалось, что душа была сожжена скорбью. То, что я говорила, было для него почти новостью. Слушал он меня с большою любовью, состраданием, и эта жалость ко мне потом осталась у него до конца его жизни, точно я ему стала более своя. Старался он не дать моей душе ожесточиться, а идти путем любви, путем духовным; говорил о других и о себе. И, действительно, душа моя наконец ожила, отошла. Я уезжала от него другой, чем приехала.
Все это было так нужно тогда, когда суждены были мне еще новые скорби, новые испытания, встречи с чужими людьми и разлука с дорогой семьей.
Елена АПУШКИНА [115]
Печатается впервые по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной. По желанию автора воспоминания об о. Алексии и о. Сергии Мечевых объединены в одно.
Памяти дорогого Батюшки. Александр Добровольский
115
Елена Владимировна Апушкина, урожд. Быкова (21.3/3.4.1901 — 25.1» 7.2.1999) — духовная дочь о. Алексия и о. Сергия Мечевых. Училась на философском факультете Московского университета (1919—1920). Отбывала ссылку в Казахстане (1932—1935). Вышла замуж за К. К. Апушкина (1936) — также духовного сына о. Алексия и о. Сергия Мечевых. В предвоенные годы работала в Москве секретарем–машинисткой;
Исходя из свидетельств, содержащихся в тексте, воспоминания (во всяком случае, об о. Алексии Мечеве) в настоящем их виде были записаны около 1953 г.
«Не случайно это в твоей жизни. Это — Божий о тебе Промысл. Да и ты сам это должен знать. Посмотри только внимательней на твою жизнь. Сколько раз в ней проявлялся этот чудесный о тебе Промысл. Верь в него. Ты все думаешь: вот пришли скорби, вот несчастия, которых нет ни у кого, вот обстоятельства, из которых нет выхода, а это Бог с любовию посмотрел на тебя, это Бог приближается к тебе», — так учил меня Батюшка, и вспоминая сейчас его слова, я не могу не видеть в нем самом лучшего подтверждения этих слов о чудесном Промысле Божием, о спешащей к нам Любви. Разве случайно, что я узнал Батюшку в самую тяжелую пору моей жизни [116] , в годы, когда все рушилось и погибало, когда, казалось, спастись могут только одни сильные, цепкие, вооруженные, и я, я со всем моим укладом и воспитанием, неприспособленный, больной, безпомощный, оставшийся без средств, среди несчастной семьи, среди великого крушения, казалось одно — я должен погибнуть, я должен быть уничтоженным. — и вот «Бог приближается ко мне», Бог посылает мне Батюшку, — и годы скорби переплавляются в годы безконечной радости, годы ненависти наполняются светом любви, годы самые незащищенные становятся самыми спокойными, и посреди волн меня — малый корабль — ведет Батюшкино благословение. Жалостливое сердце Батюшкино увидело сердце человеческое — больное, испуганное, ожесточившееся, тревожно бьющееся в своих собственных ошибках и грехах, и он привлек это сердце к себе, стал для него врачом и воспитателем, и терпеливо и внимательно, с неослабевающей любовью, со всем возможным снисхождением, с теплым участием повел его.
116
В др. месте А. Добровольский вспоминал: Я приехал из Петрограда в Москву в декабре 1916 года, но на Маросейку я попал только через два месяца. Замечательно, что мое посещение церкви «Николы в Кленниках» совпало с Февральским переворотом. Точно я инстинктивно стремился здесь, в православном храме, под покровом Божией Матери и Святителя Николая, укрыться от тех бед и несчастий, которые несло мне будущее. А. Добровольский.«1917—1918 годы».
Помню осень самого страшного — девятнадцатого года. Москва, умирающая от голода и тифа. Эти черные улицы, разоренная толпа. Храм еле освещенный, неотопленный и отсыревший. Всенощная скорбящих, всенощная плачущих, всенощная стекшихся сюда от скорби жизни невыносимой. Батюшка со своим скорбным лицом, сам слабый и больной, только что вставший после простуды от служб в холодном храме, трогательный от своих еще таких слабых движений, вот он обнимает всех–всех своим любящим взглядом, он говорит: Вот, дорогие мои, я был болен, и во время болезни я читал Библию. И вот, дорогие мои, послушайте, что говорит пророк Захария: «Две части возьму из вас и вымрут. Одних, говорит Господь, Я истреблю их мором. Одних истреблю голодом. А третью часть (так бывало: голос слабый вдруг он превращался как бы в трубный, с жестом выбрасываемой руки он говорил как знающий, как пророк) — Я расплавлю их». Обратите внимание, как говорит Господь: Я расплавлю их. Тоесть, когда будете как олово расплавленное, когда поймете, дорогие, что перед Богом вы ничто. Со смирением — Господи, ничто я. «И отдам их сребреннику. И очистит их, как серебро…»
Скольким, скольким в тот день он явился как сребренник, и он взял эти «расплавленные» души и, терпеливый ювелир, к каждой приложил все возможное ему внимание и всю возможную ему любовь.
В 1917 году проездом из Оптиной Анна Александровна Исакова [117] была у нас. Она сказала мне: «У вас в Москве тоже есть священник высокой духовной жизни — отец Алексей на Маросейке» [118] . Она была вся напитана светом Оптиной [119] , восторжена и возбуждена. Под впечатлением ее рассказов я пошел в названную мне церковь. Я пошел посмотреть священника, которого знают, на которого указывают из Оптиной. Во мне было разбужено любопытство к новому миру, который уже выступал для меня в эстетическом очаровании общего увлечения русской иконой, церковным пением, иконописной красотой необыкновенных святых. Я поднялся в маленькую церковь, почти пустую (4 часа, вечерня, неделя Великого Поста). Несколько старушек суетились в церкви. Быстрой, бегущей походкой вошел священник. Старушки бросились к нему под благословение, целуя его руки. Я испугался, что сейчас он увидит меня и обратится ко мне. Я поспешил уйти. Я был разочарован. Но что–то не прошло безследно. Потому что, очень редко что–нибудь записывающий, я почему–то счел нужным записать такие слова: 28–го февраля. Ходил к вечерне в церковь Николы в Кленниках. Странное впечатление произвел на меня этот священник [120] . Есть в нем что–то выделяющее его сразу. Недаром куча женщин бросается к нему под благословение — зрелище непривычное для меня в других церквах. Но что–то казалось мне в нем чужое, я это подметил и Анне Александровне, — какая–то торопливость и простота. Неужели никогда не проникну я в русскую святость? Душе моя, душе моя, восстани, что спиши.
117
Анна Александровна Соколова (1865—1948) — дочь художника А. П. Соколова. В первом браке Бруни, во втором — Исакова. Мать священника Николая Бруни (1891—1938) и художника Льва Александровича Бруни.
118
В др. воспоминаниях автор передает разговор, состоявшийся осенью 1916 г. между ним и А. А. Соколовой: : — Я бы хотел найти священника, который бы стал моим руководителем и наставником. — А вам и искать нечего, — ответила мне она с большим чувством. — У вас в Москве есть такие достойные священники, молитвенники и подвижники, как отец Владимир Богданов и отец Алексей Мечев. Идите к отцу Алексею. Он служит в храме святителя Николая на Маросейке, около Ильинских ворот. Это было в первый раз, когда я услышал имя дорогого Батюшки. Маросейка, Ильинские ворота. Каким родным, каким милым для меня было все это. А самое соединение двух слов — Алексей Мечев — показалось мне полным силы и особого значения. Имя Алексий значит «защитник и помощник». А. Добровольский. «Петроград».
119
А. А. Исакова многие годы была духовной дочерью оптинского старца Нектария, так же как и ее сыновья — о. Николай Бруни (до принятия сана — прихожанин Маросейки) и художник Л. А. Бруни (которому принадлежат известные зарисовки Великого оптинского старца).
120
Это впечатление более подробно автор описал в др. воспоминаниях: Батюшку отца Алексея я сразу не почувствовал и дело его на Маросейке не понял. Была рядовая дневная служба Великого поста. Служба еще не начиналась. Я вошел в почти пустой храм. И вслед за мной сейчас же вошел Батюшка. Несколько женщин, бывших в храме, бросились к нему, и он остановился, благословляя их. Это дало мне возможность разглядеть его. Таких батюшек я видел на картинах художника Бакшеева: старичок с простоватым круглым русским лицом и рядом всегда две–три растроганные женщины в платочках. А чего ждал я? Может быть, пророка, священника чуть ли не с мечом (Мечев), разящего и рассекающего грешные души. Я подумал, а вдруг он, благословив старушек, обратится ко мне? Что я ему скажу? И я поспешил незаметно выйти из церкви. Незаметно! Вот какой я был еще духовный младенец. А. Добровольский. «1917—1918 годы»
А в этот день в Петрограде уже совершались великие события.
Прошло два года.
Уже не из любопытства, не за тем, чтобы посмотреть неизвестного священника… Я погибал, я хотел молиться — и не умел, я просил утешения — и не знал, где его найду; все рушилось, все погибало, я не знал, что же теперь делать, что же теперь нужно.
На Маросейке (я пошел сюда, потому что вспомнил, что здесь есть служба каждый день) я узнал, что нужно покаяние.
«Братья и сестры, теперь нам нужно покаяние. Мы будем молиться каждый день»… Это начиналась Патриаршая неделя покаяния.
Я не пропускал ни одной службы. И помню в один вечер точно шелест прошел среди молящихся: «Батюшка приехал». Мое сердце сжалось. Я был смущен: как я взгляну ему в глаза. То, что я как бы оскорбил его, то, что я пренебрег им, мучило меня. Что, если он увидит меня и укажет мне, что мне не место в этом храме? На другой день уже Батюшка служил Литургию. Вместе с народом я подходил ко кресту и к Батюшке. В первый раз. И вот я еще не дошел к нему, и он, смотря на меня ласковым, смеющимся лицом, громко на всю церковь, привлекая внимание всех: «Вот и он, наш усердный богомолец».
Да, я усердно молился. В эти дни, как никогда прежде, ни потом, не пропускал ни одной службы, я первый
приходил…, но ведь Батюшка этого не видел, он только вчера приехал и меня видел в первый раз, или его всезнающее сердце уже узнало все, и он видел и мое усердие, и мое смятение, и как евангельский отец, еще издали приветствовал меня и спешил навстречу [121] .— Верушь ли ты в Бога? — Первая исповедь у Батюшки. Моя очередь. Шепот: «Идите». Сердце, остановившееся на мгновение — этот детский момент, когда бросаешься в воду, зажмурившись и перекрестясь, — так перехватившее дыхание.
121
Ср.: Я приехал в Москву в конце июля (1918 года), а уже за всенощной, под 1 августа, я был в церкви «Николы в Кленниках» на Маросейке. Батюшки не было. Мне сказали, что его нет в Москве. Служил отец Сергий (имя его я узнал потом). Эта служба меня захватила. И я уже не отходил от полюбившегося мне храма. Каждый день я спешил прийти сюда с первыми богомольцами и не пропускал ни одной службы. В один вечер шелест прошел среди народа, переполнявшего храм: «Батюшка приехал». Я подходил к кресту. Батюшка стоял рядом с аналоем, где лежал крест. Я еще не подошел, а он, обернувшись ко мне ласковым, смеющимся лицом и все время смотря мне в глаза, сказал громко, на всю церковь, привлекая внимание всех: — Вот и он, наш усердный богомолец. Да, я усердно молился в его храме всю эту неделю, но ведь его не было в Москве, и меня он не видел, и меня не знал. Тогда я еще не понимал, что Батюшка, и не видя меня, знал, что теперь я пришел навсегда. А. Добровольский.«1917—1918 годы».
— Веруешь ли ты в Бога?
Я ему нес все свои десять лет на стране далече: эти руки, уставшие от праздности, это сердце, замкнувшееся в себялюбии, сердце ожесточенное и больное.
— Верую, — это я мог сказать.
Это была самая необыкновенная исповедь. Точно одного меня он всегда ждал, точно мне он все хотел пересказать. Он говорил мне о себе, о своей жизни, о своих испытаниях, о своем священнослужении, о горестях и трудностях избранного пути, о благословении [о.] Иоанна Кронштадского, о своем упорстве к добру, о своей любви к народу и служении ему; он говорил мне о любви. «Ты болен. Ты замкнулся в себе. Смотри, какое у тебя сердце! Оно не живет, оно никого не греет. Ходи же в церковь. Не забывай ходить в церковь. Только здесь, в церкви, в атмосфере любви твое сердце согреется и отойдет». Я ушел от него в слезах. Он был серебренник, в моих слезах он переплавил мое сердце.
Жар новоначального, — он сгорает как пламенный столп, который пройдет перед всей твоею жизнью, и он осветит далеко, — но нужно ежедневное усилие, нужно напряжение всех своих сил, нужен постоянный подвиг: скучно — принудь себя, досадуешь — потерпи, осуждаешь — воздержись, пренебрегаешь — пересиль себя. Пришло уныние, пришла скука. Батюшка звал меня — я не приходил к нему. Батюшка поручал — я не исполнял. Батюшка привлекал — я уклонялся. А Батюшка, никогда не изменявшийся, не упрекнувший, неизменно внимательный, ласковый, любящий, не отпускающий, терпеливо следящий, вовремя спешащий на помощь, удерживающий, руководящий… Помню, летом Батюшка уезжал, я его долго не видел. Это было время народных академий, лекций в храмах. Меня затянули к Богоявлению [122] . Я слушал Боголюбского [123] , Попова [124] , уже хотел оформить, записаться. Своим умом решил, что это и интересно, и полезно, и удобно. В это время приехал Батюшка. На исповеди говорю ему про свое увлечение, про лекции, курсы. Он все выслушал ласково, точно одобряя: «Хорошо, это хорошо…» Потом вдруг обнял меня. крепко–крепко прижал к себе, как бы защищая и не отпуская: «Вот что, оставайся ты лучше с нами» [125] .
122
Православная народная академия богословских наук открылась в 1918 г. по единогласному постановлению Совета Союза духовенства и мирян г. Москвы, на что предварительно было испрошено благословение Святейшего Патриарха Тихона. Ее ректором стал профессор Московского университета протоиерей Н. Боголюбский (см. прим.8), а проректором профессор Московской духовной академии В. П. Виноградов (1885—1968; впоследствии протопресвитер). Перед Академией стояла задача «распространения православно–богословского просвещения среди самых широких кругов и масс православно–церковного общества и народа, с целью: 1) более глубокого и сознательного усвоения христианского мировоззрения между всеми слоями церковного народа; 2) подготовки всех членов Церкви к сознательной и плодотворной практической работе для Церкви во всех приходских и епархиальных учреждениях; 3) содействия в подготовке к пастырскому служению лиц, чувствующих к нему призвание, а также усовершения в деле пастырства лиц священного сана. Для выполнения этой задачи […] Академия организует параллельные три рода самостоятельных курсов по богословским наукам или три отделения: 1) отделение «общедоступных богословских курсов» для всех желающих (обоего пола) вне зависимости от степени их общего образования; 2) отделение «высших богословских курсов» для лиц (обоего пола) со средним и высшим образованием, а также для лиц, прослушавших общедоступные богословские курсы; 3) отделение «пастырских курсов» для готовящихся к пастырству и проходящих пастырское служение» (Орловские епархиальные ведомости. 1918. № 15. С.388—389). Народная академия содержалась Союзом духовенства и мирян на средства, получаемые от платы за слушание лекций, и на частные пожертвования. Открытие состоялось 11(24).6.1918. Молебен перед открытием совершил Святейший Патриарх Тихон в Соборной Палате Епархиального дома. На следующий день начались регулярные занятия, проходившие по вечерам 3—4 раза в неделю. Среди преподавателей были: И. М. Громогласов, Н. Д. Кузнецов (церковное право Русской Церкви), Н. Д. Протасов (церковная археология и иконография), Н. И. Серебрянский. Число слушателей достигало 225 человек.
123
Протоиерей Николай Иванович Боголюбский (1856 — ?) — после окончания Самарской духовной семинарии (1876) и Московской духовной академии (1880; кандидат богословия) преподавал греческий язык в Подольской духовной семинарии (с 30.6.1880). Рукоположен во иереи (10.4.1883) и определен священником в Скорбященскую тюремную церковь Самары. Преподаватель греческого языка Самарской духовной семинарии (24.5.1883), законоучитель Самарской женской гимназии (24.10.1884). Возведен в сан протоиерея (5.6.1884), настоятель самарского Казанского собора. Магистр богословия (17.2.1887). Председатель Совета Самарского епархиального женского училища (10.7.1893). Ректор Самарской духовной семинарии (16.7.1897). Редактор «Самарских епархиальных ведомостей» (1893. № 5 — 1902. № 7). Профессор кафедры богословия Московского сельскохозяйственного института (1902), профессор кафедры богословия Московского университета и настоятель Татианинской церкви при нем (14.2.1911). Председатель Отдела публичных богословских чтений Московского общества любителей духовного просвещения (IX.1905 — 1.1908; около 1917 г. — председатель этого Общества). Заведующий женским Богословско–педагогическим институтом в Москве (1917). Товарищ председателя Исполнительного комитета объединенного духовенства Московской епархии (8.3.1917). Председатель президиума Всероссийского съезда духовенства и мирян (1—12.6.1917). Уклонился в обновленчество, член ВЦУ (1922—1923), председатель этического подотдела Предсоборного отдела (1923).
124
Протоиерей Николай Григорьевич Попов (1864 — ?) — по окончании Московских духовных семинарии (1887) и академии (1892) псаломщик Казанской церкви у Калужских ворот в Москве. Учитель русского и церковнославянского языков в Звенигородском духовном училище Московской епархии (26.11.1892). Магистр богословия (1893). Преподаватель латинского языка Московской духовной семинарии (28.9.1895 — 24.9.1907). Священник Николаевской церкви при Московском институте инженеров путей сообщения (31.12.1898). Одновременно — приват–доцент по кафедре византийской истории Московского университета, законоучитель Московской XI–й мужской гимназии, а также директор и законоучитель содержавшейся им частной гимназии. Избран членом Исполнительного комитета объединенного духовенства Московской епархии (8.3.1917). Член Поместного Собора 1917—1918 гг. Уклонился в обновленчество. Член ВЦУ (1922—1923). Преподавал церковную историю в Московской богословской академии (1923). Участник соборов 1923 и 1925 гг. Член обновленческого Синода (с 1925).
125
Как сообщал о. Павел Флоренский в письме от 5.8.1920, Академия эта была «со спиритуалистическим уклоном и протестантствующая» (Игумен Андроник (Трубачев). Священник Павел Флоренский — профессор Московской духовной академии // Богословские труды. Юбилейный сборник. Московская духовная академия: 300 лет (1685—1985). М. 1986. С.240). Ректор ее (см. прим.8) и некоторые преподаватели (см. прим.9) уклонились в обновленчество, войдя в руководящие его структуры. Из слушателей ее известен, например, В. А. Путята (1869 — ?) — впоследствии обновленческий «архиепископ Виктор».
Это было удивительно. Ведь казалось бы — вот он. Он не знает ничего из моей биографии, из моей жизни, никаких подробностей моей семейной жизни, моего происхождения, образования, привычек. Точно, отбросив всего внешнего человека, он приближал к себе самого человека, его любил, его ценил, им интересовался, о его пользе болел. Тысячи людей проходили мимо него. Как можно различить в этой массе одного, запомнить, и мало того, что запомнить, — следить, вести, знать о нем все, вовремя поспешить и помочь. Помню, когда после поездки на фронт и в Сибирь я, наконец, вернулся в Москву. Я приехал в субботу. В воскресенье пошел на Маросейку. Прошел почти год. Я не сомневался, конечно, что Батюшка меня забыл. За это время там много переменилось. В храме я увидел новых людей. И потом это была не прежняя Маросейка. Храм был переполнен. Безконечная толпа подходила под благословение к Батюшке. Он едва смотрел, казалось, ничего не замечал. Я мучился: напомнить ли о себе или пройти молча. Подхожу. Лицо Батюшки осветилось улыбкой: