Пастыри. Четвертый поход
Шрифт:
Существо смотрело на Илью наивными грустными глазами, а пухлые накрашенные губки медленно растягивались в обворожительной улыбке...
Потом была волнительная сцена знакомства:
– Пр-растите, сударыня, как такое оч-рвательное создание занесло в этот вертеп?
– Скушна дома одной... Холодно...
– Мой долг, как мужчины, согревать вас, суд-арыня! И скр-асить ваше одиночество!
Потом Вика сидела у Ильи на коленях, потом был брудершафт, мокрый поцелуй и приятно упругая, зовущая грудь под пушистой кофточкой, словно бы сама собой улегшаяся в руку.
«Давай, давай, не упусти! Девочка – самый сок!» – мяукал
Дальше все завертелось в стремительном калейдоскопе:
...вот Илья размахивает тысячной купюрой и кричит волоокой Наде: «Угощаю всех! Всех...»
...вот он, полуповиснув на худеньком плече Вики, бредет с ней рядом по заснеженной пустой улице и шепчет в маленькое ушко какие-то горячие слова, а девушка похохатывает, взвизгивая...
...вот они вдвоем в незнакомой квартире, за круглым столом. Играет музыка, кружится в танце Вика, кружатся над ее головой кофточка, маечка, джинсы, трусики, и следом за ними кружится комната, бросая Илью то на некстати подвернувшийся стул, то на шкаф, и в итоге – на разостланную кровать...
Последнее, что он запомнил, – разорванную упаковку презерватива «Телебашня», бледную Викину грудь перед глазами, ощущение ее неожиданно прохладных ног у себя на плечах, шалые закатившиеся глаза и острые зубки, прикусившие его сосок...
Вадим Завадский покинул грязную станционную забегаловку с тяжелым сердцем. Пьяный Илья, бормочущий какие-то малопонятные глупости, вызвал у Завы жалость и сочувствие.
Вообще-то Вадим хотел попрощаться с другом. Завтра ранним утром он покидал родной город на долгих четыре года, и ему очень не хотелось, чтобы за спиной оставались недомолвки и обиды, тем более если обижался и злился на него лучший друг.
Но одно дело – поговорить с Ильей в нормальном состоянии, и совсем другое, когда кровь в его жилах напополам разбавлена дешевой водкой. Хорошо, хоть ключи от «Троллера» и доверенность вручил.
«Не потерял бы», – вздохнул Зава, посмотрел в темное небо, сорящее колкими снежинками, на проносящуюся в стороне электричку, на черные силуэты деревьев, растущих вдоль железнодорожного полотна, и снова вздохнул.
Завтра утром – прощай, немытая Россия, здравствуй, логичный мир упорядоченного Запада. На четыре года друзьями Вадима должны были стать трудолюбие, аскеза, неторопливая рассудительность и – сотни тысяч разнообразных документов, рукописей, книг, писем, записок, монографий и так далее.
Нельзя сказать, что наказание, наложенное новым куратором на Вадима, очень его огорчило. В конце концов, судьбой каждого человека располагает Бог, а за его неимением (Зава был в этом уверен) – всесильные Пастыри. И еще вчера он душу бы продал за право хоть одним глазком взглянуть на либрорум Великого Круга, но вот сегодня...
Отчего-то Вадиму вдруг очень захотелось остаться. Ввалиться вот сейчас в эту дурацкую и вонючую «стекляшку», хлопнуть Илью по плечу, принять из его рук пластиковый стаканчик с теплой водкой, выпить...
«Стоп! – сказал себе Зава. – Это Хтонос меня искушает. Нет, надо делать то, что должно. Всегда. И тогда...»
К мыслям о том, «что должно», сразу присоседилась другая, неприятная. Вадим вынул из кармана Пирамиду Забвения. Уже настроенный на Илью, Громыко, Яну и Митю кристалл неярко светился, а золотая искорка
внутри кружилась в завораживающем танце.– Ну, вот и все! – медленно произнес Зава вслух и зачем-то воровато огляделся – в «стекляшке» все так же аквариумными рыбками двигались тени выпивающих, от станции серой, неразличимой массой брела толпа пассажиров, по улице проносились машины, уютно перемигивались вдалеке огоньки многоэтажек.
Сжав Пирамиду Забвения между большим и указательным пальцами правой руки, он чуть потер холодные грани, и уже собрался нажать на вершинку, активируя марвел, но тут дверца «стекляшки» хлопнула – «на воздух» вывалилась пьяненькая компания, человек пять-шесть. Хохоча и горланя какие-то непристойные глупости, гулеваны не спеша побрели к станции. На Вадима они не обратили никакого внимания.
«Почему у меня дрожат руки? – подумал Зава и поежился от пронзительного ветра, неожиданно налетевшего откуда-то из-за темных громад домов. – Нет, все. Решено. И не мной. Так надо. Так будет лучше всем...»
Он ткнул пальцем в вершинку кристалла и отбросил Пирамиду Забвения в рыхлый ноябрьский снег. Спустя несколько минут золотая искорка внутри кристалла должна была погаснуть, а сам он – рассыпаться в бурую труху.
Зава быстрым шагом двинулся к засыпанному снегом «Троллеру», притулившемуся у фонарного столба, на ходу вынимая запасные ключи. Он выполнил свой долг перед всеми и надеялся, что теперь ему станет легче...
...Ни Вадим Завадский, ни кто другой не видели, как из-за обшитого грязноватым сайдингом фундамента «стекляшки» выскользнула серая крысиная тень. Стрелой промчавшись по запорошенной дорожке, крыса замерла там, где только что топтался в нерешительности бывший Наблюдающий второй ступени, покружила, порылась в небольшом сугробчике и спустя несколько секунд уже бежала назад, зажав в пасти Пирамиду Забвения.
Обогнув светящийся огнями павильон, крыса нырнула в густую тень, отбрасываемую пристройкой, и замерла у ног невысокого, сутуловатого человека в неприметной серой куртке и вязаной шапке.
– Так будет лучше... Всем... – пробормотал человек, повторяя последние мысли Вадима, повертел в руках еще не погасший кристалл, дохнул на запотевшие грани, удовлетворенно хмыкнул, увидев, как ярко вспыхнула внутри золотая искорка, и сунул его в карман...
Первое, что ощутил Илья, проснувшись, а точнее – очнувшись от алкогольного забытья, были неприятные ощущения во рту. Вопреки устоявшемуся среди выпивающего народа мнению, это отнюдь не был вкус кошачьего или какого иного дерьма. Нет, Илья четко ощущал во рту привкус пластмассы, как будто вчера он не просто пил водку, но еще и заедал ее теми самыми белыми стаканчиками, из которых пил.
Потом из безвременья и внепространства вернулся слух. Тактильные ощущения пришли следом. Илья слышал, что он лежит рядом с посапывающим существом, а весь правый бок сообщал ему о том, что существо это голое и теплое.
Для того чтобы удостовериться в самых худших своих предположениях, Илье нужно было как минимум пошевелить рукой с целью ощупывания или открыть глаза. Но для этого к мышцам должна была вернуться динамика и моторика.
Еще очень хотелось в туалет, но тело наотрез отказывалось подчиняться, и Илья мог лишь прерывисто посвистывать носом в такт лежащему рядом существу и мучаться угрызениями совести и собственным бессилием.