Пастыри. Четвертый поход
Шрифт:
Исторические споры по пьяной лавочке – дело вообще пропащее, Илья это знал хорошо еще по институтским временам. Поэтому, чтобы свернуть со сложной темы отсталости Российской империи перед Первой мировой войной, он вклинился в разговор и прервал Веника, увлеченно цитировавшего по газетной вырезке Сталина: «...мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную,
– Да, вот кстати, о волках и волчих законах, по которым мы сейчас живем... Как-то утром еду в метро на работу и возле эскалатора на «Парке Культуры» вижу: лежит мужик. Все идут, а он лежит.
Не алкаш, не бомж – брюки отутюжены, ботинки начищены, портфель рядом стоит. Лицо накрыто, как положено, белой материей, рядом менты, дежурный из эскалаторной будки пишет чего-то, видимо, как все было.
А мимо нескончаемой вереницей идет народ – все на работу торопятся.
И он, наверное, торопился. А дома семья осталась, дети. Хорошо, если у него документы с собой были, а иначе найдут они своего отца и мужа дня через три-четыре, в лучшем случае, на холодной полке в вонючем морге.
У моего друга дядя вот так вот умер. Ехал на работу, стало плохо с сердцем. Упал – и все...
– Это ты к чему? – непонимающе хмыкнул Дрозд.
– А к тому... В давние времена жил-был французский ученый Паскаль Блез. Тот самый, в честь которого давление в паскалях измеряют. Лет в тридцать попал он, говоря современным языком, в ДТП – кучер не справился с управлением, карета вышла на встречную полосу, пробила ограждение на мосту и зависла над пропастью. И Паскаль завис, с ужасом глядя в разверзшуюся под ним бездну.
После этого случая выдвинул он теорию одну любопытную: человек – мыслящий тростник. В том смысле, что разумен человек и все его разуму подвластно, силен он и могуч, но... подует ветер судьбы и легко может переломить человеческую жизнь – как тростинку. Чик! – и нету.
Раньше я эту теорию и то, что Паскаль пережил и передумал, умом головным понимал – не более того.
Но вот поглядел я на этого несчастного, что так и не доехал до работы, отдав Богу душу на грязном каменном полу, – и отчасти понял старинного француза. Не головным умом – спинным мозгом понял. Печенкой.
Чик! – и нету...
Веник тем временем уже втолковывал Киргизу и Олегу Потапову:
– Во многих западно-европейских языках слово «победа» имеет корень «вик» – «виктори», «виктория», «викторис» и т. д. И слышится в этом «вике» звон мечей викингов, яростью своей и силой наводящих ужас на трусливых врагов. Европейская победа – она в неожиданном и вероломном нападении, во внезапной атаке, в превосходстве сильного над слабым.
В славянских языках победа звучит иначе – перемога, переможга. И это тоже соответствует менталитету всех этих чехов, словаков и прочих хорватов. Переждать, пересидеть, перетерпеть – и дождаться победы.
И только в русском языке слово «победа» содержит в себе страшное слово «беда», которую нужно побороть, – и только так одержать верх. То есть сперва на нашу землю должна прийти беда, и лишь тогда возьмемся мы за оружие, за ум, за совесть, засучим рукава, счистим ржавчину с дедовских мечей – и
победим!– Как же, победишь тут, с такими-то вояками! – влез в разговор изрядно захмелевший Рыков. Его бритый череп лаково поблескивал, и казалось, что на голове у депутата древний бронзовый шлем-кассида, начищенный до ослепительного сияния.
– Что ты... имеешь в виду? – немедленно «возник» Дрозд, в подпитии болезненно относящийся к любым разговорам про армию.
– А то и имею, – нехорошо усмехнулся московский гость, – что гнилая у нас нынче армия. Неспособная ни на что. Об нее ноги вытирают, ее обворовывают, над ней издеваются, ее впроголодь держат, как старого цепного пса, а она только подметки лижет нынешним хозяевам. И гибнет за их личные, карманные, так сказать, интересы...
– Э-э-э... погоди, погоди... – Дрозд состроил глубокомысленное, как ему, видимо, казалось, лицо и взялся за лямку тельняшки, – повтори-ка, друг мой, что ты там... про пса...
И вдруг вскочив, в лучших традициях десантуры рванул тельняшку, выдрав клок полосатой материи:
– Это кому мы лижем?! А?! Да ты... Да мы... Мы присягу... Родине!! Илюха! Скажи!
– Точно... – Илья тоже встал, качнулся, привалившись плечом к боевому товарищу: – Ты, может, и депутат, а нашу армию не трогай! Мы...
– Да ты вообще молчи, сопляк! – досадливо махнул Рыков на Илью. – Тоже, вояка, ибие-мать!
– Ты кого сопляком... сопляком назвал?! – уже всерьез вскинулся Дрозд. – Да ты, гнида кабинетная... Пока мы вот с ним... да он брат мне! И друг! А ты – нет, понял?! Ты чего вообще... приперся, а? Кру-утой... Крутой, да?
– Успокойся, Дрозд, – прозвучал в наступившей тишине негромкий и неожиданно трезвый голос Рыкова, – ты зарываешься.
По идее, после этих его слов все и должно было закончиться, но бывшему прапорщику явно шлея попала под хвост.
– А! Ты угрожать мне... мне угрожать?! Да я тебя... тебя на колу вертел тридцать три раза! Да я тебя... – и взбеленившийся Дрозд полез через стол с явным намерением попортить депутатский фасад и все остальное, до чего сможет дотянуться.
– Тихо, тихо, мужики, – опасливо оглядываясь на дверь, из-за которой в любой момент могла появиться женская часть компании и Яна в том числе, проговорил напускно серьезный Илья, придерживая Дрозда, – пошли-ка, выйдем...
На самом деле в душе у Ильи все цвело и пело. Явно воплощалось в жизнь обещание, данное Яне, – разобраться с Рыковым. Плюс реализовывалось собственное желание – набить заносчивому депутату морду. А уж в одиночку он это сделает или в паре со старым боевым другом – дело десятое...
– Ну пошли, выйдем, – легко сдался Рыков и неожиданно подмигнул встревоженным рыбакам, сгрудившимся за столом.
– Пойду, выйду ль я, да... – напевая, он подхватил с лавки тулуп и, оттеснив мужиков, наперебой кинувшихся мирить спорщиков, первым вышел с веранды. Илья, накинув на шатающегося Дрозда чей-то бушлат, двинулся следом.
– Что, дядя, оборзел? – в соответствии с дворовым кодексом чести, Илья как-то не решился бить человека по лицу сразу, молча. Зато после церемониальной фразы он со спокойной душой врезал депутату в челюсть, и что удивительно – тот даже не попытался уклониться или поставить блок.
Шмяк! – и Рыков послушно улетел в сугроб возле крыльца, так что выбравшемуся из дома Дрозду осталось только восторженно обматерить Илью, его незадачливого противника, Киргизскую дачу и всю Волгу, в рот ее ети...