Пасынки судьбы

— Ну а ты? — как-то спросил он. — Пойдешь по стопам отца?

Мне сразу вспомнилось, как мистер Сперм, спутав меня с Данревеном, интересовался моим призванием. Из Фукса получился бы гораздо лучший директор. С большинством учеников он не поддерживал никаких отношений и в то же время отлично знал все, что делается в школе. Он сам признавался, что, прислуживая за обедом в учительской либо у директора дома, он не пропускал ни единого слова, а пока шла служба в часовне, успевал прочесть все письма и бумаги, лежавшие на директорском столе. Памятью он обладал феноменальной: учеников, давно закончивших школу, он помнил так же отчетливо, как и тех мальчиков, на которых он каждодневно взирал, стоя в столовой за преподавательским столом. Школу Фукс любил как никто, никогда не покидал ее и ужасно гордился, как своим положением, так и преданностью делу.

— Да, — ответил я. — Этим я и собираюсь заняться.

По вечерам ты будешь ждать меня на мельнице, а потом, в любую погоду, мы будем вместе возвращаться пешком домой — сначала в гору березняком, а потом вниз, через луг. Фукс стирал пыль с лампы и так увлекся, что мне не пришлось даже прятать глаза.

— Я влюбился в свою английскую кузину, — выпалил я.

Фукс едва заметно кивнул своей остроконечной головой с короткими седыми волосиками и продолжал протирать лампу.

— Не знаю, как мне быть.

Фукс улыбнулся, и выражение молчаливой скорби на его лице как рукой сняло. Он назвал мне других учеников, которые, как и я, приходили к нему со своими горестями, и посоветовал не отчаиваться.

— Напиши ей письмо, — предложил он. — Узнай, как у нее дела.

— Вы находите?

— А почему бы и нет? Что ж тут дурного?

Дурного действительно ничего нет, раздумывал я ночью, вспоминая твое синее платье и соломенную шляпу с розой. «Дорогая Марианна, — сочинял я в уме, — надеюсь, вы доехали благополучно. У нас все по-старому. У Ринга появилась деловая сметка, и он повсюду расхваливает лимонад отца». Может, написать про публичную порку Увальня Маккарти или про кражу причастного вина? «Агнес Бронтенби такая же зануда?» — собирался спросить ее я, но наутро писать письмо раздумал.

— Очень глупо с твоей стороны, — разочарованно покачал остроконечной головой Фукс. — Письма еще никогда не приносили девушкам вреда.

— Да, я знаю.

Он терпеливо слушал, как мы гуляли по Корку и ездили в Килни. Ему я сообщил о тебе гораздо больше, чем Рингу и Декурси, объяснил, что живешь ты недалеко от того дома, откуда родом моя прабабка. Рассказал и о розе, и о соломенной шляпе. Назвал твое имя.

Кивок остроконечной головы означал, что моя информация принята к сведению. Иногда казалось, что он только и живет тем, что выслушивает признания и подслушивает чужие разговоры. В буфетной стоял тяжелый запах сплетни.

— Твой отец был бы счастлив, — сказал Фукс, когда я замолчал, и я подумал, что, возможно, он прав.

От твоей матери пришла рождественская открытка, на которой в обрамлении ветвей остролиста была изображена засыпанная снегом почтовая карета. Когда она писала эту открытку, ты, наверно, сидела с ней рядом. Интересно, вспоминаешь ли ты обо мне? Я лежал на твоей постели, уткнув голову в твою подушку, хотя наволочку, на которой спала ты, давным-давно выстирали и погладили.

Весь учебный год все мои мысли были по-прежнему заняты тобой. Фукс в очередной раз поинтересовался, написал ли я тебе, и я, устыдившись своей робости, соврал, что написал.

— То-то же, — одобрительно буркнул дворецкий и добавил, что в один прекрасный день он откроет «Айриш таймс» и прочтет о нашей помолвке.

— Я всегда к твоим услугам, — пообещал на прощанье мистер Сперм, и его багровое лицо расплылось в сладкой улыбочке. — Выпускники у нас — желанные гости.

Его супруга, которая раньше никогда ко мне не обращалась, на этот раз рассеянно пожелала мне успехов.

— В жизни, — уточнила она и повернулась к следующему ученику в шеренге, выстроившейся для прощальной церемонии. Вслед за директором и директрисой мы обменялись рукопожатием с добродушным капелланом, Безнадежным Гиббоном и старым Дов-Уайтом.

— Я влюблен в свою кузину, — признался я наконец Рингу и Декурси в самом заветном, но оказалось, что они это уже давно поняли.

— Да, я понимаю, тебе надо туда вернуться, — сказала мать накануне того дня, когда я собирался начать работать на мельнице. — Конечно, я понимаю, Вилли.

Много времени прошло с того солнечного дня, когда мы вместе обедали в отеле «Виктория». С тех пор мы ни разу не сидели, как я рассчитывал, в саду, ни разу не ходили, как мы с тобой, гулять по городу.

— Я буду приезжать на выходные, — пообещал я. — Каждую пятницу.

— Спасибо тебе, Вилли.

На столике у ее кровати стояла откупоренная бутылка, а рядом — полупустой стакан. Белая ночная рубашка была расстегнута, в комнате пахло виски.

— Как звали этого человека? Радкин, кажется?

Она издала горлом звук — то ли засмеялась, то ли всхлипнула. Вид у нее был рассеянный, и обращалась она словно бы в пустоту. Дойлу никто не доверял, сказала она.

— Мистер Лэниган говорит, что относительно строительства дома у него нет никаких указаний. Самостоятельно этот вопрос я смогу решить, только когда мне исполнится двадцать один год.

— Какого дома, Вилли?

— Килни. Я хочу его отстроить.

— Ах, Килни! Наш родной Килни… — Она потянулась к стакану и сделала глоток. — На полках банки с персиковым компотом и старые газеты вместо оберточной бумаги. Кочанная капуста, цветная. Быть может, даже цветы: душистый горошек, букеты астр. К нему в магазин прибегает детвора, и он, возможно, угощает их ирисками.

Терпение мое лопнуло. Я чувствовал, как от раздражения у меня вспыхнули щеки и лоб. Я повысил голос:

— Сколько можно пить?! Господи, почему ты никак не можешь забыть? Ты же даже не пытаешься!

В следующий момент я и сам не мог поверить, что посмел сказать ей такое, и все же я не жалел об этом. Она же ответила мне так, словно я всего лишь пожурил ее:

— У меня иногда болит зуб, Вилли. Поверь, мне самой отвратителен запах этого гадкого виски.

Я ушел, а она еще что-то бормотала себе под нос. В этот момент мне казалось, что я ее ненавижу. Почему я не мог рассказать ей о своей любви к тебе? Какому-то дворецкому рассказал, а ей — нет. Почему она никогда не была мне поддержкой? «Марианна? — удивилась бы она. — А кто это такая?»

На следующее утро я сел в поезд и уехал в Фермой. В садовом крыле мне выделили комнату, и через несколько дней я начал постепенно привыкать к чужому и одновременно такому родному Килни. Точно так же, постепенно, под чутким руководством мистера Дерензи, я стал овладевать профессией мельника. Работа пришлась мне по душе, однако не проходило дня, чтобы я не думал о том, как было бы хорошо, живи ты здесь со мной, и однажды вечером, не выдержав, я рассказал о своей любви отцу Килгарриффу. Вот тогда-то, словно священник только и ждал удобного случая, он рассказал мне наконец, как его лишили духовного сана.