Пасынки судьбы

— Вам нравится мельница? — спросила она его. — По-вашему, здесь хорошо?

— Не знаю, что и сказать: я ведь здесь не первый день работаю.

— А эта мельница всегда тут будет, мистер Дерензи?

— Куда ж она денется?

Сначала Имельда шла березовой рощей, потом полем. Какое удовольствие подойти к этому дереву и прижаться к нему — как позавчера. Обвить руками его ствол: оно же ни в чем не виновато; чудовищно обвинять бедный старый дуб, глупо его бояться. «Имельда — глупельда», — бывало, дразнила ее Тереза Ши, но это было давно, больше она ее так не дразнит.

Имельда села, закрыла глаза, и, когда он сошел с автобуса у магазина Дрисколла, она испытала такое же чувство, будто прижалась к дереву. «Имельда, — сказал он. — Какое чудесное имя!» И тогда она рассказала ему про святую Имельду и про то, как ей явился ангел. А он улыбнулся и погладил ее по голове.

Она вскочила и побежала по краю поля. Иной раз, когда она бежала, ее фантазии не удерживались в голове, словно бы рассыпаясь на мелкие части. Теперь же этого не произошло. Гладя ее по голове, он рассказал, как вошел в магазин, маленький пыльный магазинчик, похожий на лавку старьевщика, ту самую, у подножия крутой горы, в Корке. Какая-то подслеповатая старуха сняла с витрины три висевших на связке ножа, и он сам развязал бечевку. Другого выхода не было, пришлось пойти именно в такую лавку, пояснил он, ведь подслеповатая старуха никогда бы его не опознала.

Имельда перелезла через каменную стену и, выбившись из сил, упала на траву. На палубе веселилась большая компания, ехавшая со свадьбы. Люди пели, обсыпали друг друга конфетти. Двое плясали и пили прямо из горлышка, а у маленькой девочки в белом атласном платьице все личико было измазано шоколадом. Он же всю дорогу ощупывал лезвие ножа в кармане.

«А вечер, — нашептывала себе Имельда, опять кинувшись бежать по полю, — сплошные вьюрковые крылья». Иногда читать стихи помогало. Нырнув в крапиву, она забилась в угол разрушенного особняка. «Полдень жарко-багрян», — шептала она.

Рядом с ней на камни и штукатурку стекала вода. Она начала было читать стихи, но сбилась, закрыла глаза, и в комнате над овощной лавкой, забрызгав рваные, свисавшие клочьями обои, неудержимым потоком хлынула кровь. Кровь была липкая, она текла по ее ладоням, обрызгала волосы. От крови намокло платье, теплая струйка побежала по телу.

Имельда опустила в крапиву голову, но ожогов не почувствовала. Она заткнула уши и крепко зажмурилась.

Но картинка не исчезла.

Опять раздались истошные крики детей, языки пламени лизали их кожу. Во дворе лежали трупы собак, а на лестнице — обгоревшее тело мужчины в байковом халате. По ее рукам продолжала течь кровь, от крови слиплись волосы.

Урок подходил к концу, и мисс Гарви уже начала застегивать юбку.

— В четверг мы поговорим с вами о «Балладе про отца Гиллигана» [60] , — сказала она.

Мисс Гарви велела стереть с доски, но тут произошло нечто совершенно необъяснимое: Имельда Квинтон, вытянув вперед руки, встала из-за парты, где она сидела с Лотти Райлли, и медленно, будто во сне, пошла по проходу. Неуверенным шагом, спотыкаясь, девочка направилась в угол класса, рухнула на пол, вся сжалась и ткнулась головой в стену. И, всхлипнув, затихла.

60

Стихотворение У. Б. Йейтса из сборника «Роза» (1893).

Вилли

1

В телеграмме было всего несколько слов: «Джозефина умирает. Больница святой Бернардетты». Монахиня, которая дала эту телеграмму, по-видимому, догадывалась, что я пойму, о ком идет речь. Она оказалась права: я попытался припомнить фамилию Джозефины, но не смог.

Я тут же отправился в путь. Уложив маленький белый чемоданчик, я выехал автобусом из Сансеполькро, где тогда жил, в Ареппо, не удосужившись даже заглянуть в расписание поездов Ареппо — Пиза. «А вот и Джозефина», — сказала мать, спускаясь через застекленную дверь на лужайку.

Автобус медленно ехал по залитой весенним солнцем, нежно-зеленой Умбрии. На протянувшихся по обеим сторонам дороги виноградниках появились молодые побеги. Казалось безумием, что я, с головой ушедший в Беллини и Гирландайо [61] , бросаю свои чайные розы, ирисы и глицинии. Однако о том, чтобы вернуться назад, не могло быть и речи.

В Пизанском аэропорту была забастовка, и я поехал в Париж «Римским экспрессом». В поезде я ел pasta in brodo [62] и scalopine [63] и смотрел в окно на крытые оранжевой черепицей крыши и крашенные охрой стены. Я выпил литр «Бролио» и рюмку виноградной водки с кофе. К старости Джозефина, наверно, смирилась с судьбой, подумал я, и мне стало стыдно, что я даже не знаю ее фамилии. С тех пор как я уехал, я ничего не слышал о ней — что она делала все эти годы, где жила. Ведь я тогда с ней даже не попрощался — поэтому-то, возможно, и пустился без промедления в такое далекое путешествие.

61

Джованни Беллини (ок. 1430–1516), Доменико Гирландайо (наст, имя ди Томмазо Бигорди, 1449–1494), итальянские живописцы эпохи Раннего Возрождения.

62

Разновидность макарон (итал.).

63

Эскалопы (итал.).

В самолете хорошенькая стюардесса, которой очень шла зеленая форма, была необычайно предупредительна. Ее голос напомнил мне Ирландию.

— Можно вас на минутку? — позвал я. — Да, пожалуйста, немного виски.

Она улыбнулась мне своей ослепительной фирменной улыбкой и, шепнув «Джеймсон» [64] , словно приласкала меня этим знакомым словом.

В Корке пришлось долго ждать такси, и я выпил еще виски — не приезжать же трезвым в какую-то неизвестную больницу, тем более в городе, где не был столько лет?

64

Марка ирландского виски.

— Машин нынче — не проедешь, — пожаловался таксист. — Сплошные пробки.

Я попросил его ехать как можно быстрее.

— Понимаю, — сказал он, и я почувствовал, что он догадывается, в чем дело — ведь ехали мы в больницу. Он машинально перекрестился.

— Я не был в Корке сорок лет, — сказал я.

— Увидите, как он переменился, сэр.

— Когда-то я жил здесь.

— Да ну? По вашему произношению не скажешь. Я принял вас за иностранца.

— Я стал иностранцем.

— Небось сорок лет назад городок-то был совсем маленький?

— Да нет, он и тогда был оживленным городом. Сколько судов стояло у причала!

— Судов и сейчас хватает. Янки Корк любят.

— Надо думать.

— Некоторых, правда, события на севере [65] отпугнули. Там сейчас такая заварушка началась, что, глядишь, и до нас дойдет.

— Я знаю про беспорядки из газет.

— А где вы сейчас живете, сэр?

— В Сансеполькро. В Италии.

— Никогда не был в Италии.

Мы подъехали к серому больничному зданию с большим белым крестом. Во дворе перед стоянкой машин возвышалась статуя Богоматери; у ее ног, на выступе, в стеклянных банках из-под варенья стояли цветы. Перед статуей молилась на коленях какая-то старуха.

65

То есть в Северной Ирландии.

— Что ж, желаю удачи, сэр, — сказал таксист.

Я расплатился и с чемоданчиком в руке вошел через вращающиеся двери в вестибюль, где за конторкой сидела монахиня. Ноги скользили по сверкающему, до блеска отполированному паркету, которым был выложен и огромный вестибюль, и коридор за такими же вращающимися дверьми напротив. Вдоль светлых стен стояли стулья, а над головой у монахини висел крест.

— Пожалуйста, подождите, — сказала она с заученной улыбкой — в зависимости от обстоятельств эта по-больничному трогательная улыбка должна была утешать одних и радовать других. — Да, вы присядьте.