Пасынки

Вена безусловно поддержит Петрушу, самого вероятного наследника престола, как родственника их императорской фамилии. Тогда Россия станет задним двором Австрии. Любой другой кандидат их не интересует, равно как и его судьба. Но если у них всё «на мази», как здесь говорят, значит, Петра Алексеевича они уже со счетов списали. Ведь если он проживёт ещё хотя бы годик и успеет составить новое завещание…

Так, что ли?

Эту догадку стоит проверить. И если Раннэиль не ошиблась, то на её снисхождение заговорщикам рассчитывать не придётся. Её уже прозвали за глаза «петровой кошечкой», но здесь мало кто вспоминает, что львица — тоже кошка.

— Ах, ваше высочество, вы сегодня удивительно хороши!.. Не позволите ли полюбопытствовать, отчего вы всегда одеваетесь в зелёное?

— Оттого, ваша светлость, Дарья Михайловна, что зелёный — цвет нашего Дома…

Улыбаться и говорить любезности. Говорить любезности и улыбаться. Даже тогда, когда внутреннее чутьё, ни разу доселе не подводившее, начинает подавать тревожные сигналы. Княгиня Меншикова — полноватая, некрасивая, но добрая женщина. Её не за что обижать невниманием. Ей интересно узнать, отчего княжна семейства Таннарил предпочитает одеваться в любые тона зелёного и носит изумруды? Извольте, пусть узнает, что двенадцать альвийских Высоких Домов вместо гербов имеют своими символами драгоценные камни. Символ Дома Таннарил — смарагд. Это не входит в перечень тайн, не подлежащих разглашению. Но почему вдруг стало так неуютно в этом зале? Что сделано или сказано такого, что проверенное чутьё забило тревогу?

Музыканты отыграли последний аккорд и раскланялись перед танцевавшими вельможами. Те, уставшие и вспотевшие в своих плотных одеждах и париках, расходились по местам, о чём-то меж собой переговариваясь. Боковым зрением княжна видела, как к парочке Долгоруков плюс Гогенгольц бочком протиснулся Мардефельд и начал аккуратно приближаться датчанин Вестфален. Вот эта конструкция ей не понравилась абсолютно.

Что делать?

Не успела княгиня Меншикова отойти, как прямо к Раннэиль, светясь радостными улыбками, приблизилась другая парочка — Лиза и её вероятный жених, Карл-Август Голштинский… Помнишь, княжна Высокого Дома? Улыбаться и говорить любезности. Говорить любезности и улыбаться.

— Лизанька, ты сегодня затмила всех, — лицо альвийки озарилось такой улыбкой, что трудно было усомниться в искренности её дружеских чувств.

— Ах, Аннушка, я сегодня так счастлива, — просияла Лиза, всегда буквально таявшая от публичного признания её красоты. Взяв княжну за обе руки, она дружески с ней расцеловалась. — Позволь представить тебе герцога Карла, моего доброго друга.

Вышеназванный, симпатичный молодой человек, не понимал по-русски ни слова, но прекрасно знал, что делать, когда представляют знатной персоне. Раннэиль, перейдя на немецкий, в ответ на изящный поклон юного герцога, сказала несколько любезных слов, и выразила уверенность, что ему непременно понравится Россия. Слова, слова… А взгляд Лизы в какой-то миг сделался тревожным и предупреждающим. Ладонь, которую по-дружески удерживала царевна, царапнула плотно сложенная бумажка. Княжна не подала и виду, что что-то произошло, только со значением улыбнулась юной подруге. Та, недолго думая, с милым щебетом подхватила Карла под локоток и увлекла в сторонку.

Итак, записка. Переданная не кем-нибудь со стороны, а Елизаветой Петровной. Очень мило. Остаётся найти укромное местечко и прочесть, что там ей написали.

Так и есть: без подписи. И текст весьма содержательный, по-немецки: «В ближайшие несколько дней будьте крайне осторожны». Прочитав это, княжна тут же окинула зал цепким взглядом, примечая каждую мелочь. Автор записки должен убедиться, что его послание дошло и прочтено. Значит, невольно выдаст себя повышенным вниманием. И это внимание княжна ощущала своим чутьём, обострявшимся в моменты опасности. Взгляд. Да, это внимательный взгляд, пусть и короткий, но Раннэиль хватило времени, чтобы определить, кто на неё так смотрел. И нисколько не удивилась, опознав Андрея Ивановича Остермана.

Всё, что она успела узнать об этом человеке, заставляло жалеть, что он не родился альвом и не служил Дому Таннарил в самый тяжёлый момент холодного конфликта с Домом Глеанир. С таким удивительным чутьём, восхитительной изворотливостью, и редким умением находить компромиссы ему, возможно, и удалось бы не довести до губительной войны. Хотя, по слухам, подлец преизрядный. Ну, да ладно, незачем жалеть о несбывшемся. Если это он — а это с высокой вероятностью так — то самое время, пожаловавшись на дурноту, выйти подышать свежим воздухом. Или, как минимум, просто из зала. Захочет дать пояснения — выйдет следом. Нет — так нет.

Рискованно? Ловушка? Может быть. Раннэиль любила разумный риск.

В боковом коридорчике царил вполне ожидаемый полумрак. Пара масляных плошек в оконных нишах почти не рассеивали темноту, и всего лишь позволяли передвигаться не наощупь. Но здесь определённо кто-то был. На всякий случай княжна изобразила усталый и немного болезненный вид, но парочка, увлечённо целовавшаяся у дальнего окна, заметила её далеко не сразу. Дама ойкнула, вывернулась из объятий и, подобрав юбки, с тихим сдавленным писком бочком проскочила мимо альвийки. Всё верно: в другой стороне был один из выходов на задний двор, и там стоял караул. Более тугодумный кавалер сперва не понял, в чём дело, а когда понял, чуть было не направился в противоположную сторону. Раннэиль плохо разглядела их лица, но на всякий случай запомнила одежду и запах. Скорее всего, не пригодится, но мало ли…

Зато здесь хорошее место для тайных свиданий. Княжна подождёт.

Ждать пришлось недолго.

— Ваше высочество, у нас мало времени.

— Я догадалась, Андрей Иванович. Говорите.

— Мне не привыкать к придворным интригам, но на сей раз, поверьте, дело серьёзное. Заговор.

— Против кого?

— Против императрицы…и вас.

— Я знаю, Андрей Иванович.

Спокойствие, с каким альвийка это произнесла, поразило Остермана больше, чем все узнанные подробности заговора. Знает! Она знает, что её собираются оклеветать и подвести под казнь! И её это не волнует, что ли?

— Надеюсь, вы не бездействуете? — спросил он, едва к нему вернулся дар речи.

— Разумеется, нет. У меня был собственный план действий, но, поскольку вы решили вступить в игру, он изменится… Ведь вы со мною, Андрей Иванович?

— Конечно, вам известно, что меня полушутя именуют пророком, — вздохнул Остерман, ухитряясь при этом следить, чтобы не показались посторонние. — Так вот, ваше высочество, в этой игре, должно быть, я один ставлю на вас.

— Предположим, вы не одиноки в своём мнении. Но как далеко, по-вашему, зашли заговорщики?

— Подозреваю, вы располагаете не одними лишь предположениями, — Остерман знал, что имеет дело с непростой женщиной, но не думал, что всё настолько сложно. — Будьте же любезны упросить вашу высокородную матушку в ближайшие два-три дня не отходить от императрицы. Или… вы уже это сделали?.. Мог бы не спрашивать.

— Мы с вами мыслим весьма сходно, Андрей Иванович, — сказала остроухая. — Если завтра вы получите от меня записку с вопросом, помогло ли вам средство от глазной болезни, сие будет означать: «Приезжайте немедленно». Если у вас возникнет необходимость меня видеть для приватной беседы, пришлите мне письмо с жалобой на колотьё в боку. Это никого не удивит, а я всё пойму и назначу встречу.

И — ни намёка на иронию. Всему двору известны «политические недомогания» Андрея Ивановича. Никого и впрямь не удивило то, что он бегал к старухе альвийке за лекарством для глаз — иные из недомоганий были вовсе даже не политическими, а самыми настоящими. Скажем прямо, недостатков у Остермана было множество, и «политические болезни» — один из самых безобидных. Теперь альвийская княжна превращает этот недостаток в инструмент достижения цели. Впрочем, цель у них обоих на данный момент одна.

— Вы правы, ваше высочество, — сказал он, немного подумав. — Сейчас мы с вами всё равно не сможем сказать друг другу ничего нового. Но завтра, либо в любое время, какое вам будет угодно… Я более свободен в действиях, но вы куда ближе к центру событий. Сие мне кажется залогом успеха.