Пасынки

— Пошлю курьера, — мгновенно сориентировался секретарь. — Ежели не отъехал ещё в Ригу, как было велено…

— Отъехал — догнать и передать, чтобы возвращался.

— Понял, ваше императорское величество. Исполняю.

Княгиня понятия не имела, о ком шла речь. Ей было всё равно, кто станет исполнять волю государя…в неведомой Казани. Ведь наверняка его величество пошлёт туда верных людей, чтобы арестовали этого преступного лекаря. Преступного, кстати, и по альвийским законам: нет худшего греха, чем убить доверившегося — то есть в его случае пациента. А там уже видно будет, чьи имена он назовёт на дознании. Кто попросил его об одолжении, например.

Петербург жил от рассвета до заката, по солнышку. Это царь мог себе позволить, работая по бумажной части, жечь свечи до восхода и после заката, а экономные горожане старались выгадать копейки, начиная свой день по свету божьему. Сейчас хоть не зима, когда короткий день похож на затянувшиеся сумерки. Уже светилось золотом небо на востоке, расчерченное неровными полосками облаков, уже покрикивали на улицах продавцы рыбы для кухонь и требухи для кормёжки домашних кошек. Уже стукнули ставни первой открывшейся пекарни в ожидании ранних покупателей — мастеровых или слуг, покупавших свежий хлебушек для хозяйских столов. Прогрохотали по линиям телеги, гружёные дровами, мешками с мукой, тушами забитого на мясо скота, разнообразными бочками, ящиками гвоздей, досками, камнем, железными полосами, листовой медью — город не только жил, но и строился. Для того, чтобы услышать всё это, не нужно было быть альвом. Люди ещё не научились строить свои дома так, чтобы звуки внешнего мира не доставляли неудобств. Впрочем, с их-то слухом это не обязательно…

Княгиня поймала себя на том, что начала терять нить разговора и отвлекаться на постороннее. Это был очень плохой признак.

— Вам дурно, Марья Даниловна?

Что это? Неужели обеспокоенность и сочувствие?

— Нет, нет, ваше величество, это просто… старость, — виновато улыбнулась древняя альвийка. — Но я ещё не закончила излагать своё дело. Вы позволите мне продолжить?

— Разумеется, княгиня, но сперва я спрошу. Сколько времени вам надобно, чтобы излечить…Екатерину Алексеевну?

— Два месяца.

— На меня у вас ушло меньше.

— Вас, слава богу, никто не травил ртутью. И то вам придётся всю жизнь придерживаться строгого распорядка, умеренности и рекомендаций лекарей. В случае же отравления ртутью лечение длится два месяца. Ровно столько требуется, чтобы весь яд вышел из тела, и зажил повреждённый оным кишечник.

— Хорошо, — император, явно недовольный озвученным сроком, заложил руки за спину и отвернулся к окну. — Два месяца — так два месяца. Но вы говорили, что у вас есть ещё одно дело.

— Да, государь. Дело, касающееся и вас, и меня, — чтобы сказать это, княгиня собрала всю свою выдержку. — Вы знаете, я никогда не просила вас о чём-то личном. Но сейчас я даже не прошу — умоляю… избавить мою дочь от публичного позора.

— Каким образом? — он обернулся — его взгляд стал злым.

— Любым, какой вы сочтёте подходящим, — голос княгини стал болезненно глухим. — Постараюсь объяснить. Наши князья ранее просто отказывались разговаривать с ней, и моя дочь относилась к этому равнодушно. Но вскоре положение сделается губительным для неё. Она носит ребёнка.

Не в первый раз княгине приходилось сообщать будущим отцам о грядущем прибавлении. Во-первых, никогда ещё подобные новости не касались её лично — до такой степени. Во-вторых, папаши почти никогда не выказывали радости. Браки среди Высших — это всегда взаимовыгодный договор, союз по расчёту. Потомство оговаривалось заранее и учитывалось в будущих раскладах задолго до своего появления. Для сословия воинов будущий ребёнок — это новый меч, и не более того. Для холопов — ещё одни рабочие руки. Случаев, когда отцы искренне радовались, получив подобную весть, княгиня за всю свою невообразимо долгую жизнь помнила очень мало.

Сейчас как раз был именно такой случай.

Вернее, сейчас радость была сильно разбавлена удивлением, опасением и долей недоверия. Княгиня знала, скольких детей он пережил, и даже злейшему врагу не пожелала бы такого. Но это была несомненная радость.

— Да верно ли, Марья Даниловна? — несколько быстрых шагов — и государь навис над старой княгиней.

Пришлось встать, чтобы не смотреть на него снизу вверх.

— Тому порукой весь мой опыт, ваше величество, — с некоторым удивлением заверила она. — Мне достаточно одного внимательного взгляда… Ваше величество!

Ещё бы ей не испугаться, когда его величество в порыве чувств схватил её тонкие сухие ладони и прижал к губам. Немыслимая фамильярность по отношению к альвийской княгине, но зато радость вполне искренняя.

Однако старая альвийка не успела выразить ни протест, ни удивление. Где-то в глубине этого большого дома, гордо именовавшегося дворцом, с что-то лопнуло с глухим звоном, послышались крики и беготня, а потом снова зазвенело — на сей раз уже стекло. Отдельные выкрики слились в заполошный хор.

— Что там ещё стряслось? — раздражение государя можно было понять: испортили ему один из самых радостных моментов.

— Не знаю, ваше величество, — растерянно ответила княгиня, приняв этот вопрос на свой счёт.

— Посидите-ка здесь, Марья Даниловна. Я скоро вернусь.

Невозможный человек. Мальчишка, привыкший бросаться к каждой новой игрушке, лишь бы она была яркой и привлекательной. Правда, мальчишке этому уже полвека, возраст на грани зрелости и старости. У княгини невольно возникло невероятное предположение, что в его роду всё-таки были альвы. Только альвы ранее оставались детьми, разменяв шестой десяток.

Она со вздохом опустилась обратно в кресло и принялась ждать.

Кухня, как и весь Зимний дворец, была устроена не по-русски, а, скорее, по-голландски. Длинная дровяная печь с заделанным в стену дымоходом, накрытая тяжёлой чугунной плитой с большими отверстиями, занимала едва ли не треть помещения. Отверстия закрывались чугунными же крышками с неудобными ручками, за которые без толстой тряпки в руках не возьмёшься. Вдоль стен стояли столы, обитые медью — там разделывали мясо, месили тесто, чистили овощи… Варили не в русских горшках, не в татарских казанах, а в медных голландских кастрюльках. Припасы же традиционно хранились внизу, в погребе, куда вела толстая деревянная дверь с массивными петлями и каменная лестница, на которой с непривычки можно было шею свернуть.

Когда Раннэиль появилась на кухне, как обычно, с утра пораньше, жизнь в этой части дворца только пробуждалась. Сказывался образ жизни, присущий русской знати, искренне считавшей, что привычка рано вставать присуща лишь «подлым людям». Под этим странным для альвов словосочетанием понимались непривилегированные сословия. Знать не особенно вдохновлялась примером своего же государя, привыкшего вставать в пять утра, а тот напротив, пользовался возможностью спокойно поработать. Повар-голландец, нанятый недавно, отсутствовал, зная, что его забота — обеды и ужины его величества, а завтрак приготовят без него. Такая вот образовалась первая семейная традиция. Семьи ещё нет, а традиция есть. Маленький парадокс, ставший частью её жизни, один из тех, что раньше забавляли Раннэиль.