Пасынок судьбы. Искатели
Шрифт:
Все Корьёво находилось на взлобке невысокого приречного холма, причем все без исключения дома были построены таким образом, что огороды и хозяйственные постройки, всякие сараи и амбары смотрели на реку, словно задержавшись перед тем, как сползти с южного склона холма вниз.
Река Угра делала тут широкую петлю, как бы огибая деревню со всех сторон, а там, где была шейка этого своеобразного полуотрова, стеной стоял абсолютно черный лес.
В деревне светились окнами пара домов, да горел тусклый фонарь на столбе возле колонки. Мы по грязи дошагали до чугунной трубы, торчащей из земли, Борис нажал на рычаг, где-то в
Мы напились – сладкий ликер здорово разжигал жажду, сполоснули лица, и решили перекурить и обсудить наше положение.
– Дом Профессора мы в такой темноте все равно не найдем! – доказывал я просвежившемуся Борису: – Давай стукнемся в те дома, где свет горит, попросимся переночевать, а завтра с утра решим, что и как!
Борис пытался спорить, что-то доказывал, но его, как и меня, постепенно доканала усталость, и наконец, решив идти искать ночлег единогласно, мы отправились к ближайшим горящим окнам…
Глава одиннадцатая
«…Даже из обыкновенной табуретки можно гнать самогон!
Некоторые любят табуретовку…»
Дом, к которому мы подошли, не различимый в темноте, огораживал покосившийся, низенький, очень старый штакетник, шершавый на ощупь от лишайников. Калитку во мраке найти было практически невозможно, и Борис, особо долго не думая, перешагнул через кривой заборчик, направляясь к двери. Я последовал за искателем, про себя, в душе, очень надеясь, что хозяева пустят нас на постой – спать хотелось неимоверно, хотя по московским меркам было еще не поздно, часов десять, ну, может быть, самая малость одиннадцатого.
Низкая, тоже старая и покосившаяся дверь, когда-то, видно, крашенная в синий цвет, была чуть-чуть приоткрыта, и из дома выбивалась полоска тусклого света. Борис решительно и громко постучал. Тишина. Он постучал громче, мы прислушались – опять ничего.
– Может, спят все? – предположил я.
– Ага, а свет не гасят, чтобы не страшно было! – усмехнулся искатель и нанес по двери несколько мощных ударов кулаком. Ответом была та же тишина, а потом, неожиданно, с протяжным скрипом, похожим на стон, дверь накренилась вперед, гнилые доски не выдержали, и сорвавшись с верхней петли, вся воротина упала вперед, на руки Бориса.
– Достучался! – проворчал я, отступив назад – все произошло, как в кино, словно мы ломились в избушку на курьих ножках.
Борис кое-как приладил дверь на место, повернулся ко мне:
– Ну что, может, войдем?
Я пожал плечами:
– Можно и войти, только не нравиться мне все это…
– Да ладно, Серега! Пошли! – и Борис, уверенно сняв дверь с нижней петли, поставил ее рядом и, согнувшись в три погибели, протиснулся под низкую притолоку.
Мы попали в освещенную не ярким светом маломощной электролампочки комнату, в середине которой горой белого когда-то, а теперь здорово закопченного снега, возвышалась русская печь.
Дощатый стол, лавки у стены, из угла, заросшего пыльной паутиной, сурово глянул на нас «боженька». Половину комнаты отделяла цветастая занавеска, и из-за нее доносился причудливый храп, не просто: «Хр-р-р! Фью-ю!», а длинное, замысловатое всхрапывание,
и такой же долгий, с переливами, выдох.В комнате пахло старостью, обыкновенной нищей русской старостью, когда одинокий человек уже и не живет, а больше молиться Богу, в которого его отучали верить всю жизнь, чтобы творец побыстрее прибрал к себе дряхлую никчемную жизнь…
Борис отдернул занавеску, и мы увидели спящую на большой никелированной кровати с шарами бабку, укрытую широким цветастым, самодельным одеялом.
Борис кашлянул. Ни какой реакции. Мы кашлянули вместе – в ответ только храп. Я поднял угол скамейки и грохнул им об пол – бабка даже не изменила тональность!
– Ну, и? – я вопросительно посмотрел на Бориса.
– Пошли в другой дом! – махнул искатель рукой: – Тут все равно ночевать негде, одни лавки да стол!
Мы вышли из избушки, аккуратно поставили дверь на место, и отправились по подмерзшей грязи к светящимся вдалеке окнам.
Тут все было совсем по другому. Добротный, сложенный из здоровенных бревен дом, крытый красным железом, солидно возвышался между двух вековых сосен. Ярко горели окна, по синюшным, движущимся бликам в одном из них можно было догадаться, что там работает телевизор. Света от окон хватало, чтобы разглядеть клумбы с увядшими цветами перед дверью, свежеокрашенный, разноцветный штакетник, летнюю кухню, и мощный, густой фруктовый сад позади дома.
– Тут, небось, кулаки какие-нибудь местные живут! – предположил Борис, отодвинул деревянную щеколду, и только мы шагнули во двор, как к нам с громоподобным лаем бросился из спрятавшейся в тени дома конуры огромный, лохматый пес-кавказец.
– Все, абзац! Он нас порвет! Бежим! – Борис проворно шмыгнул на улицу, я бросился за ним, еле-еле успев закрыть калитку перед носом грозной собаки.
Вдруг вспыхнули мощные лампы на крыше дома, невидимые до того в темноте. Стало светло, как днем. Пес, не переставая лаять, встал на задние лапы, и опираясь передними на калитку, свирепо косил на нас красные глаза.
– Ну чего ты встал! – Борис тянул меня за рукав: – Пошли, пошли скорее отсюда!
Вдруг распахнулась дверь, и на крыльцо выскочил худой, жилистый мужик в надетом на голое тело тулупе, с ружьем в руках. Он буквально секунду рассматривал нас, потом заорал резким, противным голосом:
– Амур, пшел на место! Эй, вы! Чего надо?!
– Извини, хозяин, нам переночевать бы! – крикнул в ответ Борис: – Мы заплатим!
– У меня не ночлежка! – отрезал мужик: – Пошли в задницу!
– Ну ты, куркуль хренов! – уже со злостью заорал на него Борис: – Кинул бы ты свою ружбайку, я бы тебя самого в задницу запихал! Хамло деревенское!
Мужик на крыльце флегматично пожал плечами и негромко сказал:
– Амур! Чужой!
Собака с тигриным рыком метнулась к штакетнику, легко перемахивая через колья.
– Атас! – крикнул Борис, и мы побежали в темноту со всей скоростью, на которую были способны.
Амур нас не догнал. Вернее было бы сказать – не достал, потому что, чувствуя, что от резвого кобеля бегством спастись не удастся, мы в конце концов в полной темноте залезли на раскидистое дерево, росшее у последнего в Корьёво дома.
Пес прыгал, захлебываясь лаем, где-то внизу, Борис сверху орал на него, а я, уцепившись за трухлявый сук, молил Бога, чтобы только не упасть.