Патриарх Никон

— Гляди, Паша, теперь в воду: что увидишь, то и сбудется.

— Вижу его на коне, он скачет! — воскликнула Паша.

— Видишь, суженого и конём не объедешь, — торжество вала старушка.

В это время послышался топот копыт, у Паши замерло сердце, она бросилась из избы на двор: это приехал из Нижнего Никита Минич.

Увидя на нём одежду послушника, Паша остановилась и побледнела.

Привязав лошадь к крыльцу, Никита Минич подошёл к ней, обнял её и поцеловал несколько раз.

— Видишь, ни к отцу, ни к матери, а к тебе заехал я... Отец Василий дома?

— Сейчас будет, он на крестинах. Зайди, Ника... что я!.. Никита Минич...

— Называй меня Никой, так называла меня и покойная мать... Но как ты похудела?..

— Тосковала по тебе, противный, а ты, чай, нагляделся на красавиц и в церкви, и на ярманке?

— Молился Богу, — серьёзно возразил Никита Минич, — да о тебе, грешный, думал... Думал, думал и вот приехал... Где батюшка, пущай решает судьбу нашу...

В это время показался и батюшка, ему кто-то сообщил о приезде гостя.

Отец Василий, увидя Никиту Минича, бросился к нему на шею и не знал на радостях, что говорить.

Он ввёл его в избу, посадил в углу под образа, любовался им и только приговаривал:

— Ну, спасибо... не ожидал... потешил старика... Паша... тётушка... что в печи, на стол мечи... чай, голоден... на коне приехал... где взял...

Между тем Паша и бабушка засуетились, накрыли на стол и действительно подали всё, что у них имелось.

Когда старик немного успокоился, Никита Минич стал рассказывать ему о том, какие порядки он ввёл в Макарьевском монастыре и как митрополит Ефрем взыскал его; в конце же своего рассказа он присовокупил:

— Теперь, батюшка, от тебя зависит: аль принять мне лик ангельский, аль быть иереем...

— Как от меня? — спросил отец Василий удивлённо.

— Так, коли отдашь мне Пашу, тогда я иерей; коли нет — я чернец.

— А я тут при чём? — бормотал несвязно старик. — Погляди на голубицу, измаялась... Ты уж с нею поговори... а мне что?.. Ведь тебе жить с нею, а я на старости полюбуюсь вами... будьте счастливы, дети...

Старик заплакал. Паша не выдержала и бросилась к нему на шею; Никита Минич стала на колени, а догадливая бабушка сняла со стены благословенный образ матери Паши и подала его батюшке. Паша стала тоже на колени.

Отец Василий благословил детей, поцеловался с ними и велел им тоже поцеловаться.

Радостная семья после уселась за стол, и за чаркой пенного пошли расспросы и рассказы.

Никита Минич объявил, что митрополит долго не может оставаться в Нижнем и что желает рукоположить его у Макарья во дьяконы, а на другой день, после обедни, в старой церкви рукоположить в иереи. Нужно поэтому торопиться и назавтра обвенчаться, а на послезавтра ехать в Нижний одному; потом он приедет за женой.

Как ни была грустна такая торопливость, однако ж семейство отца Василия согласилось на это, и долго за полночь они толковали о том, как что устроить.

На другой день рано утром Никита Минич взял с собою Пашу и они отправились к отцу своему, чтобы попросить благословения.

Отец обрадовался его приезду и, когда узнал о милости к нему митрополита, пришёл в восторг и тут же благословил его и Пашу. Сестрёнка Никиты Минича была тоже довольна его счастьем; одна только мачеха надулась, и когда они ушли, свирепо сказала, как-то злобно искривив рот: «Ведь дуракам всегда счастье».

Минин озлился в первый раз в жизни и возразил:

— Уж неча сказать — ты умница; погляди-ка на своё-то рыло, коли б умнее была, то не была бы Минишна... голь одна непрокатная... А он, гляди, — точно боярский сын: и зипунишка и порты суконные; да на лошади охотницкой, да на седле стремянном, да уздечка наборная... И помянешь ты моё слово, будет он не иереем, а архиереем, и подойдёшь ты тогда сама к нему к ручке... значит, под благословение... вот-те тогда ты будешь дура.

— Уж и дура, — захныкала и заголосила баба, — из-за щенка.

— Ну, уж завела, — и с этими словами Минин махнул рукой и вышел из избы.

VI ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА

Никита Минич после рукоположения его в иереи назначен был священником в Нижний Новгород, в небольшой приход [2] , но слава о нём распространилась быстро между жителями города и между гостями, так что в воскресенье и в праздничные дни церковь наполнялась многочисленными богомольными, в особенности послушать его нововведения, т.е. единогласие в пении, согласие в службе и, наконец, проповедь его, которая была тоже новшеством.

2

По показаниям раскольничьим, он будто бы был избран в священники какого-то села; но это измышленно, чтобы умалить его значение.

С завистью глядели на него его собраты, остальные священники, и в особенности на последнее.

— Это латынство, — говорили одни.

— Это еретичество, — стали распространять другие.

Народ же приходил в умиление и от согласной службы, и от стройного пения на клиросе, и от превосходной его проповеди.

Говорил Никита Минич кратко, сжато и вразумительно; проповеди его касались земной жизни Христа, апостолов и угодников, и неоднократно он вызывал слёзы умиления из глаз слушателей.

После одной из таких проповедей к нему после службы подошла бывшая царская невеста Марья Ивановна Хлопова. Она просила его и жену его Прасковью Васильевну хлеба-соли откушать.

Отец Никита поблагодарил её и вдвоём с женою проводил се домой.

За трапезой разговорились они о том о сём, и Хлопова рассказала свою странную судьбу.

— Взята я была годков девять тому назад, — говорила она, — в царский терем как невеста царя Михаила Фёдоровича и назвали меня Марьей-Настасьей и стали чествовать царицей и ожидали только возвращения из пленения польского святейшего митрополита Филарета, чтобы обвенчать меня с царём. И жених и царица-матушка любили меня... Но приключилась со мною беда: есть перестала, и так смутно сделалось. Михаил Михайлович Салтыков, племянник царицы, дал мне лекарство, а сам отправился к царю и объявил, что я испорчена, неизлечима... Посадили меня и всех моих родных в кибитки и отвезли в Тобольск; с возвращением из пленения святейшего Филарета меня перевезли с родственниками Желябужскими в Верхотурье, а год спустя — сюда, в Нижний... Живу я здесь и горе мыкаю, а царь доселе ещё не женат.

— Царица небесная, да не дали ли тебе, боярышня, зелья? — всплеснула руками жена отца Никиты.

— Был у тебя Нефёд, сын Минина, — вставил отец Никита, — ты бы ему порассказала. Он человек ближний и у царя, и у святейшего патриарха Филарета. Святейший человек, правдивый, он бы и сыск учинил.

— Салтыковы — люди знатные, сильные, им и вера... Говорят люди: с богатым не тягайся, с сильным не борись, — вздохнула Хлопова. — Рады мы, что из Сибири нас возвратили. Да и как доказать поклёп Салтыкова, и коли не докажу, выдадут меня ему головой, тогда и кнут, и снова Сибирь.